Париж откуда? - О т к у д а, - побледнела мама. - От верблюда. Стою я, значит, на улице, - начал свой рассказ папа. - И вдруг подходит ко мне толстая тетка и на Катеньку пальцем показывает. - 'Продаешь что ли?' - 'А вы хотите купить?' - удивился я. А она выкладывает двадцать пять зелененьких! Представляешь, как дура, за трехмесячного ребенка целых двадцать пять баксов отвалила!! - Так ты что - Катеньку п р о д а л, - шепчет мама в ужасе. - Ну да, - говорит папа. - У нас же еще Петька есть. (Петька - это я). Что нам их, солить что ли? - Действительно, - поддержал я папу. - Надо не за количеством гнаться, а за качеством. Вы лучше меня как следует воспитайте. Но наша мама, как видно, не с той ноги утром встала. - Нет, - кричит на папу, - забирай свои доллары и без Катеньки не возвращайся!! Забрал папа доллары и ушел. Ну. думаю, все, теперь мы нашего папу больше никогда не увидим. Разве что во сне или на фото... Ничего подобного! И часу не прошло - возвращается. Веселый-превеселый. И с ребенком. - Держи, - протягивает маме, - свое чадо. Купил всего за двадцать долларов. Так что на Париж уже не хватит, а вот в Рязань вполне можно прокатиться. Посмотрела мама на ребенка и говорит: - Так это ж не Катенька. Папа даже слегка обалдел. - Ну ты, Мария. даешь, - говорит. - Чего тебе не хватает?! Девочке три месяца. Руки-ноги на месте. Сама не знаешь, что хочешь! Посмотрел и я на ребенка. Действительно: ребенок как ребенок. Правда не белый, а черный. ну дак это еще и лучше грязь незаметнее будет. А мама ни в какую, словно ее кипятком ошпарили. - Иди! - кричит на папу, - и без Катеньки не приходи!! Снова пошел наш папа и на сей раз купил девочку за пять долларов. Так маме опять не понравилось. Видите ли, глаза у ребенка узкие. А поди-ка сама за пять долларов с широкими купи... Короче говоря, семь раз уходил наш папа на улицу покупать детей. Из-за маминых капризов нам пришлось продать всю мебель, а вместо нее поставить дешевенькие лавки. Разместили мы семерых детей по лавкам и... и стали жить. Прошло тридцать три года. Все девочки выросли и разъехались кто куда. Негритянка уехала в Африку, японка в Японию, еврейка в Израиль, американка в Америку... ну и так далее. Один я у папы с мамой остался. Дело в том, что я за эти тридцать три года ни капельки не вырос. Как был семилетним, так семилетним и остался. А мама все эти годы у окошка просидела, выглядывая, не идет ли ее драгоценная Катенька. И вот как-то раз - звонок в дверь. Открываем, а на пороге стоит... Катенька! Ну, конечно, не трехмесячная, а тридцатитрехлетняя. - Доченька! - радостно воскликнула мама. - Это ты?! - Мамочка! - радостно воскликнула Катенька. - Это я!! Обнялись они, расцеловались и за стол сели. Обедать. Я быстренько в первое наложил второе, туда же компот налил. Все равно все в желудке перемешается. А так чистая экономия времени и посуды. А папа с мамой и Катенькой едят-едят, едят-едят. едят-едят: первое. второе, третье, четвертое, пятое, шестое... Наконец, Катенька откинулась на спинку стула и закурила. - Катенька, - так и ахнула мама, - ты куришь, дочка?! - Я еще и пью, - отвечает Катенька. - Вот видишь, укоризненно сказала маме папе, - что значит продавать ребенка в чужие руки. - Продавать? - удивилась Катенька. - Меня никто не продавал. а так просто на помойку выкинули. - Так вы... не Катенька, - опешила мама. - Нет, - отвечает Катенька, - я не Катенька. Я Рита Потехина. Мама так со стола под стол и упала. - Охо-хо, - тяжко вздыхает папа, - ну сейчас-то чего тебе не хватает? Кожа белая. глаза большие, волосы русые... Да ты и сама думала, что это Катенька. - Ну в общем, да, - согласилась мама, вылезая из-под стола. - Вроде ничего девочка. Петенька подрастет, будет ему готовая невеста. Вот так Рита Потехина и осталась жить вместе с нами. Дожидаться, когда я вырасту. А мне жалко, пускай ждет. Может дождется.
КОНЕЦ ------------------------------------------------
Наум Сагаловский
Теорема о Травиате
(из цикла 'Занимательная математика')
Допустим, А влюбился в Б, такую Б, что просто ужас. Давайте вместе, поднатужась, представим мысленно себе:
А - сын богатого отца, Б - куртизанка и красотка, но у нее, увы, чахотка и нездоровый цвет лица.
У них роман, Париж, интим, любовь - духовно и телесно. Но жизнь, как нам уже известно, идет не так, как мы хотим.
Дюма, пиши о Б тома! Все глуше шаг, все тише песни. Она страдает от болезни, не говоря об этом А.
Уходит жизнь - кому пенять? А тут - и новые потери: какой-то Х стучится в двери и просит Б его принять.
Он говорит: 'Любовь слепа! А - Ваш любовник и сожитель, но я, мадам, его родитель, ву компрене? Же сви папа.
Он пылко любит Вас, мадам! Мне как отцу противно это. Мадам, Вы - дама полусвета, и я Вам сына не отдам'.
Б говорит: 'Какой удар, месье, но если Вам угодно, я с А расстанусь благородно! Теперь прощайте. Бон суар'.
Она, кляня свою судьбу, лежит в тревоге и печали (не сильно б вы права качали, как Б, одной ногой в гробу!),
и шлет к любовнику гонца с такими горькими словами: 'А, я должна расстаться с Вами по воле Вашего отца.
Хоть я убита наповал, ни слез не будет, ни скандала. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Но мы любили, черт возьми! Свиданья наши были сладки. Прощай, балы, любовь и блядки, и Вы прощайте, мон ами!..'
Приняв гонца и вняв мольбе, А, четко следуя сюжету, велит закладывать карету и говорит: 'Я еду к Б!'
Он мчится к ней на всем скаку, 'Шерше ля фам!' вздыхая постно, приходит к Б, но слишком поздно: она преставилась. Ку-ку.
И мы, друзья, в конце стиха, жизнь облекая в теорему, решим искомую проблему: А больше Б, но меньше Х.
Жизнь коротка, и, так сказать, не нам крушить ее устои. Пора бречь здоровье, что и нам надо было доказать. ------------------------------------------------
Генрих Сапгир
Жирап
-------------------------- среди полей бегут амбары в купе покупки сидят арабы и квохчут куры кривые лапки большие жены цветастых негров глаза коров
вся столица на столе а во мгле на холме серебристым силуэтом миной или минаретом серый короб Сакрекер
ты знаешь лепо в море марта любить на улицах Монмартра вверху и мысли облаковы и маляры средневековы внизу - пожарное депо тебя он сразу пожирает собой Жирап вот вокзал сан-Лазар ЛАФАЙЕТ два парохода плавает в толпе народа красивым росчерком пера выходишь ты на 'Опера' кипит Жирап и Монпарнас вдали - как шкап... вокруг Жирапа как на подушке раскинув ляжки лежит Европа и с ужасом глядит на нас
не скифы мы не азиаты но нагловаты пошловаты не гунны мы и не сарматы но лбы чугунны жопы сраты хотя ни в чем не виноваты к тебе Жирап мы проложили из России воздушный трап куда и бегаем босые Жирап! ты радуешься нам а - рубашкам и штанам взалкала каменная баба зашевелились валуны: Волга Вологда Валгалла...
Жирап ты - каменный жираф рябое небо над тобою рыба неописуемых размеров как паиньки садятся боинги на поле в виде вееров... пускай грядет турист Егоров своих чудовищных омыров скорей на пришлых выпускай! ------------------------------------------------
Виктор Шендерович
Многие лета
-------------------------- Когда по радио передали изложение речи нового Генерального секретаря перед партийным и хозяйственным активом города Древоедова, Холодцов понял, что началась новая жизнь, и вышел из дому. Была зима. Снег оживленно хрустел под ногами в ожидании перемен. Октябрята, самим ходом истории избавленные от вступления в пионеры, дрались ранцами. Воробьи, щебеча, кучковались у булочной, как публика у 'Московских новоcтей'. Все жило, сверкало и перемещалось. И только в сугробе у троллейбусной остановки лежал человек. Он лежал с закрытыми глазами, строгий и неподвижный. Холодцов, у которого теперь, с приходом к власти Михал Сергеича, появилась масса неотложных дел,
