снова всё чаще вспоминалось: основой их традиционной нравственности осталось нечто подобное солидарности стада хищников, сильных сплочённостью и безжалостной жестокостью. И — не так давно они, сами обидчивые до истеричности, бывали готовы схватиться за оружие, даже когда кто-то просто отстаивал свои законные права, убеждения, честь, достоинство, наконец, здоровье и жизнь… Причём угроза распространялась не только на самого «оскорбителя» — ни один из членов семьи не мог быть уверен в своей безопасности, пока обида не оплачена кровью кого-либо из них. А теперь — едва ли не повсеместно следовал возврат к каким-то «корням» и «истокам»… Но ещё более потрясло Джантара: когда они обратились в полицию, речь сразу зашла — что это он, Джантар, особорежимник, и потому человек сомнительной полноценности, навлёк опасность на всю семью (и хотя дальше ничего прямо не сказали, можно было догадаться)! Кажется, лишь то, что угроза нависла над всей семьёй, заставило-таки полицию заново поднять материалы следствия, выяснить, какое, собственно, дмугильское племя и чем оскорблено, а затем — пойти на переговоры с «оскорблённым» племенем, и даже провести в присутствии тех, кто назвались его вождями, следственный эксперимент на стройке, чтобы доказать им невиновность Джантара в случавшемся… И однако, кто мог ожидать, что вскоре уже другие племенные вожди заявят керафской полиции: те — вовсе не представляли какое-то признанное, реально существующее племя! Просто — кучка олоруанившихся люмпенизированных подонков взялась «возрождать традиции», не имея сколько-то реального понятия о самом дмугильском кодексе чести! А в полиции кто-то, приняв уголовников за официальных лиц, вёл переговоры на соответствующем уровне — да и что было предметом переговоров… И за самозванцев готово было взяться уже то племя, а семью Джантара, похоже, никто больше не преследовал — но всё же его (едва он ещё в больнице успел стать проверочные работы за полугодие) сочли за лучшее отправить к бабушке в Кильтум: в тайне даже от полиции, при содействии знакомого сотрудника рельсовой дороги, в запертом служебном купе вагона, ведь он, подросток, и ездить сам на такие дальние расстояния не имел права… А та его бабушка сама была в больнице, предстояло посвятить в тайну соседей, у которых хранился ключ — но выбора не было. (Впрочем, уже на месте помогло новое обстоятельство: там тоже происходило непонятное — несмотря на раннее утро, в дверь к соседям входило и выходило множество незнакомых людей — и Джантару удалось незамеченным в суматохе взять спрятанный в известном ему месте ключ, на что вряд ли решился бы в иных обстоятельствах…)
…Двое суток, запершись изнутри в квартире бабушки, он ждал сообщений от родителей по аппарату связи, боясь выдать хоть чем-то своё присутствие — а наутро третьих суток услышал, как полицейские опечатывали дверь снаружи, и понял, что это значит: так поступали с квартирами умерших, где, по их данным, не было никого живого… И eщё двое суток в уже опечатанной квартире он ждал, временами чувствуя, что он не один (естественно — знал, что души покойных перед отправкой в более дальние слои астрала ещё раз напоследок посещают места былой жизни), но даже не получая каких-то тревожных знаков — что должен был думать, ничего не зная о судьбе всех остальных членов семьи, и конкретной причине смерти бабушки (а настроиться ни на что не получалось); и уже ночью на пятые сутки случилось странное… То ли во сне, то ли наяву (но в каком-то не вполне ясном сознании) он вдруг понял, что, сорвав печать на двери, вырвался из квартиры, и бежит ночной улицей от преследующего его автомобиля; и, ещё не вполне понимая, что происходит, спрятался в подъезде какого-то дома, но потом поняв, что снаружи остановился полицейский фургон, зачем-то решил выйти — и тут кто-то из полицейских, перемахнув перила, с размаху навалился на него, так что он (как и тогда при ударе о ферму подъёмника) потерял сознание — а очнувшись, понял, что находится уже в полицейском отделении, где его пытаются довольно грубо допрашивать, не считаясь даже, что сознание не очень ясно, и ему трудно говорить; да eгo будто и не очень слушали — и вообще обстановку разрядило лишь… внезапное появление матери, Кинтала и Тайлара, которые сумели что-то объяснить тем полицейским; и тут он вдруг сорвался, кажется, успев даже произнести страшное проклятие — и… проснулся там же, где заснул: в уже бывшей квартире бабушки! Однако — действительно в присутствии матери, Кинтала и Тайлара, которые сразу объяснили: дверь была открыта, и они вошли, не разбудив его. А причиной смерти бабушки — была просто болезнь. И того кошмара — наяву не было… Но — дверь-то (во сне) открыл… он? И само видение было очень реалистичным — и оставило тягостный, тревожный осадок. Казалось, это не просто срыв от перенапряжения: был иной, скрытый, пока неясный смысл…
А пока — как-то само пришло решение: пользуясь сначала летним отпуском матери, а затем каникулами Кинтала (в которых студенту-инвалиду, в отличие от «физически развитых», отказано быть не могло), дать возможность Джантару провести лето в Тисаюме. Ведь бывшая квартира бабушки, куда он каждый год приезжал на лето, уже не принадлежала его семье, остаться там он не мог, но зато — наконец была возможность встречи вместе, вдевятером. О чём ещё из той квартиры по междугородной связи рискнули дать знать лишь Герму — но он сразу смог предложить и адрес в Тисаюме, где снять дом на всё лето (не уточняя, впрочем: что за дом, откуда знает)…
…И вот все шли в тягостном молчании — после случившегося уже здесь, на набережной, ни о чём не хотелось говорить… И внимание Джантapа даже не очень привлекал вид городских кварталов: вначале, от самой набережной, сплошь двухэтажных, иногда с необычных форм окнами первых этажей (эллиптическими, круглыми, гантелеобразными, даже звёздчатыми, как бы повторявшими характерные форм симметрии морских животных и одноклеточных водорослей), и столь же необычной, жёлтых и коричневых тонов с блёстками, но очень гладкой на вид отделкой стен — Джантару не хотелось заводить речь даже, что это за материал… Ближе к центру города, дома постепенно становились выше, массивнее, тёмно-серых тонов: проявлялась не свойственная прежде Каймиру, но уже ставшая привычной, лоруанская официальная строгость (как-то сочетавшаяся, впрочем, со намёком на величественность старой каймирской архитектуры жреческих школ и общественных зданий. Хотя сами такие здания — густых и ярких цветов окраски, с чередованием ярусов крыш и рядов круглых каменных колонн открытых галерей, за массивными оградами в глубине широких дворов — были дальше, в старом центре Тисаюма, а это была новая часть центра, застройки начала нынешнего века)… Здесь — расстались с Донотом, который жил в одном из этих домов, и остальные пошли дальше, туда, где от трёхэтажной цилиндрической пристройки к вокзалу начинался мост в северную часть города. Оттуда Ратоне достаточно было перейти улицу — его дом располагался по ту сторону как раз напротив вокзала, но Итагаро, Талиру и Минакри — ещё ехать автобусом до самой окраины (и теперь, после случая на набережной, Джантар не мог без тревоги думать: что за окраина, сколь безопасно там жить?). Остальных, в том числе Джантара — уже ждал у перрона отдельный самодвижущийся вагон пригородных рейсов: их путь лежал на другую, старую окраину Тисаюма. Джантар, увидев его ещё издали, вдруг подумал: и этот вагон с правильными аэродинамическими формами обеих одинаково скошенных лобовых поверхностей (он мог двигаться в обе стороны) — тоже недавно показался бы прообразом техники того ненаступившего будущего. На картинах, изображавших тот, более совершенный мир — похожие вагоны будто плыли в высоте на огромных опорах, над кварталами таких же светлых и геометрически правильных зданий… Хотя и здесь, реально — как пародия, злая насмешка — путь вагона пролегал через высокий мост, перекинутый над вьющейся между его опорами узкой, в выбоинах, шоссейной дорогой, что затем постепенно приближалась к нему по высоте, лишь у самой окраинной платформы(где и предстояло выйти), сходясь с ним на одном уровне. Будто — суровая, горькая реальность, догнавшая то несбывшееся будущее…
12. Перекрёсток судеб
— Пойдём? — донёсся сзади голос Лартаяу.
— Ho… где ты? Откуда? Каким образом? — в недоумении обернулся Джантар: голос прозвучал не со стороны калитки… Но Лартаяу стоял во дворе у изгороди, отгибая руками ветви, будто и в самом деле протиснулся сквозь неё.
— Здесь проход, — объяснил он. — Снаружи почти не видно, но пройти можно. Правда, не знаю, рискнёшь ли попробовать…
— Ты же прошёл… — без особой уверенности согласился Джантар.
