наркоман, вор — а подросток с чувством собственного достоинства только раздражает…
— И под кого хотят сравнять всех нас, — ответил Итагаро. — Чтобы каждый был малограмотен, запуган, просил о какой-то милости…
— А это «местное своеобразие»? — голос Минакри напряжённо дрогнул. — Возрождается только худшее, низменное — и служит для оправдания пороков и изуверств! Ведь что так входит в современную жизнь: эти шрамы на животе, публичная порка, племенные суды, фактически узаконена кровная месть, перепродажа бывших жён с дочерьми… — Минакри запнулся, будто преодолевая мысленную преграду. — И даже древние судебные испытания…
— На самом деле? — у Джантара внутри что-то как перевернулось от услышанного. — Сейчас, в 79-м веке?
— Сейчас… — подтвердил Минакри. — То есть ещё сразу, в 32-м году… И на самом деле огнехождение — редкий феномен, чаще всего врождённый! А они додумались, согласно древним легендам, погнать по горячим углям людей, заподозренных в колдовстве или оскорблении чего-то священного! Рассыпали эти угли дорожкой, сами стали всей деревней по обе стороны, чтобы никто не мог отскочить… Но это в легендах всё проходит так гладко: у кого сильнее ожоги, тот больше виноват! А на самом деле — просто падали от боли на угли, на них вспыхивала одежда… — Минакри вновь едва не сорвался на крик. — Такое «местное своеобразие»! Цивилизация кому-то плоха, а это — хорошо…
— И… ты это видел? — вырвалось у Джантара помимо воли.
— И уж вряд ли кто-то пошутил над моим незнанием местных обычаев, или я не так понял… Я же сам видел эту дорожку из углей, по ней что-то двигалось, потом — страшный крик, мечущийся сгусток пламени… А я тоже что-то не так сказал этим старейшинам! В 6 лет, в шоке отрыва от матери… И когда кто-то подошёл ко мне — думал: и меня сейчас поведут туда! Не знай я раньше про феномен огнехождения — наверно, сошёл бы с ума… Но когда-то уже было: схватил горячее, и не обжёгся. И всё равно, такого никому не пожелаешь… Хотя они сами обмерли, когда я ступил на угли — будто вправду не ждали. А я не сразу и понял, что иду по горячему, но такому, что идти можно — и только взглянув вниз, увидел: уже угли! И тоже не знаю, что со мной сделалось — стал хватать эти угли руками, и бросать куда попало — в толпу, в дома! А у них одежда и дома — из таких материалов, что только поднеси искру… Представьте, что там было. В той панике я и укрылся в автомобиле… кого-то из той соседней деревни, — со страшным, пронзительным взглядом продолжал Минакри. — Они меня там в куче каких-то вещей даже не заметили. И потом, в аэропорту, своим рассказом об этом подняли такой переполох, что помогло мне укрыться и в самолёте… С двумя другими самолётами, правда, было сложнее — но тоже обошлось. Хотя надо же было, никого ни о чём не спросив, ничего не перепутать — оба раза дождаться своего рейса, незамеченным взобраться на борт… Особенно — в Алаофе: ночь, аэропорт огромный, гул самолётов, машины, прожектора… А главное, любой взрослый заметил бы — что тогда? Но как-то обошлось. И вот наконец вы знаете всю мою тайну… А сам не уверен: действительно они собирались, не дрогнув, послать на такое судебное испытание ребёнка 6 лет от роду — или было что-то другое, решили поиграть на моём страхе — а в результате я сжёг чуть не всю их деревню? И теперь, как понимаете, если я тот самый Манагр Гманод — значит, и совершил такое сверхсвятотатство или сверхколдовство. От чего и скрываюсь за легендой о неизвестном происхождении, усыновлении, а тут ещё — взрыв в подвале, монастырь! Когда без того страшно касаться такого прошлого…
— И тоже, в чём ты виноват… — прорвался сквозь оцепенелую тишину голос Фиар. — Что, они думают, детская психика должна сносить всё?
— Но зато какие у нас у всех тайны, что приходится скрывать… — ещё с дрожью в голосе ответил Минакри. — На чём держится наш особый режим, и сама наша свобода. И велика ли надежда, что кто-то поймёт: каково пришлось, чем рисковали…
— Мальчики, но не притягиваем мы к себе эти случаи… или не создаёт их нам кто-то специально, искусственно? — вдруг предположила Фиар. — Раз не можем быть «как все»? А к таким — какое отношение: объели планету, хотим слишком многого, не знали чьих-то трудностей, лишений… Даже за особые проблемы — какая-то тупая ненависть…
— Это, наверно, уже слишком, — ответил Минакри. — Просто с нами поступают, как, по их мнению, и надо — с детьми. Мы не знаем, что лучше, а что хуже, с нами нельзя вести дела честно, можно строить всё на лжи, подлости — для себя оправдываясь, что когда-то поймём, и будем им благодарны. И их самих, мол, тоже так воспитывали, и только этим сделали из них людей. Здоровых, выносливых, тупых, с этой примитивностью, бедностью интересов, готовностью приспособиться к чему угодно, презрением ко всякой необычности… А наши истории — ещё в пределах той ненормальности, что считается нормой. Ты же говоришь: другие просто смирились…
— Нет, правда, — не согласился Итагаро. — У нас у всех необычные свойства, способности — за которые, хотя формально не преследуют, но как относятся… А если это ещё у «незрелой», по их мнению, личности…
— Но я почти никому не рассказывал о своём ясновидении, — с внезапной тревогой ответил Джантар. — По сути, кроме своей семьи и вас — никому…
— И я о себе — почти никому, — признался Итагаро. — Как-то удавалось скрывать… Но если кто-то догадался?.. Или — результат общей враждебности к «слишком умным», не подходящим под стандарт?
— Мальчики, но тогда совсем страшно, — ответила Фиар. — Что же, нас, таких, специально «вылавливают» в обществе, чтобы внешне законно ломать наши судьбы?
— Ну, а если… Общество мечется в поисках «иных ценностей», людей тормошат чем-то невнятным, ничего толком не предлагая, они просто сходят с ума… — продолжал Итагаро. — Думают: такие, как мы — действительно враги слабых и неудачников, готовы выдернуть из-под старшего поколения последние ресурсы планеты… И вдруг — конкретный вопрос связан с человеком, что подходит под «образ врага»! Уже подсознательно включается злоба, ненависть… Да — фактически месть за возраст, способности, надежды! Что хочешь полноценно жить, а не догнивать с ними, чувствуешь в себе силы, когда полагается источать трупный смрад из «высокоморальных» соображений: кто-то «не имеет необходимого» — мучайтесь виной и пропадайте все…
— И опять вопрос: что происходит с обществом? — ответил Лартаяу. — Отнимают одни цели, не предлагают взамен других — только бейся непонятно над чем. А кто не похож на унылый полутруп, кому не очевиден кризис, упадок, тот — враг. И обществу указывают: какой расы, возраста этот «враг», какие у него интересы, к чему стремится… Безнравственно — вести наблюдения звёзд, развивать способности к целительству, когда кто-то «не имеет необходимого»; безнравственно — быть не бедным, не глупым, не падшим, не униженным, не отсталым…
— Да, мальчики, к чему идём… — сказала Фиар после недолгого общего молчания.
— Вот… — подтвердил Итагаро. — Кто-то не имеет необходимого, и на этом кончается всё. Можно только упереться в тупик — и рыдать. Сохранять надежду, искать выход — кощунство… И «очищают» заблудших — погружением в чужую примитивность, неустроенность, сводят «зарвавшихся» к тому, что считают нормой жизни! А что для них норма — сами видите… Только понять бы: почему безнравственно искать выход, но нравственно — смириться с крахом цивилизации?
— И ни из каких исторических ритмов, циклов — это как будто не следует, — ответил Джантар (подумав: так, возможно, удастся от тяжёлых воспоминаний перейти к интеллектуальной дискуссии). — Тем более, там какая основная идея — четырёхчленность любого временного периода: утро-день-вечер-ночь, весна-лето-осень-зима… То есть общая логика такая: проект — осуществление — использование результатов — отдых и накопление сил для нового цикла! Так построены циклы разной продолжительности: сутки, неделя, месяц, год, и далее — периоды по 4, 12, 36 лет… Но в любом случае — имеется наложение разных ритмов и их суммирование. Внутри подъёма есть свои спады, внутри спада — свои подъёмы. И нет такого — тем более, длиной в десятилетия или века — чтобы его составлял одновременный спад всех ритмов! Не должно быть и поколений, чья жизнь уходит в сплошной спад, лишающий надежды на что бы то ни было… И вообще: цикличность, ритмика — только форма, огибающая суммарной кривой, образуемой наложением ритмов, а конкретное содержание вкладывают в неё своей деятельностью сами люди! Хотя есть и долговременные ритмы, определяемые периодами внешних планет системы Эяна, и их взаимной коррекцией до целых чисел в годах Фархелема — так как сами по себе периоды обращений планет
