Чхаино-Тмефанхии: где тоже учебники делятся на темы и разделы, но там это не «сдают» в конвейерном ритме все к одному сроку, поспешив в одном, не поняв другое, уже забыв третье — и оценки свидетельствуют, что человек знает и умеет, к каким делам готов, а не что формально «прошёл», и уже не помнит? И в этих тренировочных лагерях: либо действительно готовились на случай чрезвычайных ситуаций, либо — их закрыли за ненадобностью, как слишком дорогостоящее прикрытие мелочного помыкания младшими?.. И вы же чувствуете: многое из правил и законов будто придумано в расчёте на остатки животных инстинктов, для придания им относительно облагороженного человеческого подобия! А по этим правилам и законам должны жить люди! И давайте скажем прямо: разве эволюция живой материи заканчивается на человеке? Или всё же — продолжается в нём? И как в среде любого вида — есть не только более и менее совершенные особи, но и целые группы? И вопрос: почему более совершенные должны жить по законам и правилам менее совершенных, рассчитанным лишь на тех?..
На этом Лартаяу вдруг закончил — и наступила тишина. Даже тех прежних, вечерних звуков не раздавалось в предутренней тьме — и сами звёзды чуть расплылись в лёгком тумане. Всё вокруг притихло перед рассветом… И Джантар шёл молча вместе со всеми в этой тишине, напряжённо думая над словами Лартаяу. Ему хотелось что-то возразить, найти иной ответ, объяснение — но ничего не приходило на ум. Да и интуитивно он чувствовал: Лартаяу прав во многом. И сам уже сколько размышлял — и всё не мог объяснить для себя: почему культуры некоторых народов Фархелема будто несли печать ущербности, уязвлённого самолюбия, обиды на другие страны и народы (не всегда понятно за что)? Хотя лоруанцев он никогда не думал причислять к таким — и так же интуитивно не мог принять идею, что есть народы и расы, более и менее совершенные… И вот теперь — было нечего возразить на слова Лартаяу… Всё безупречно, строго логично — но к каким выводам вело…
— И всё же что-то не то, — наконец прервал молчание Талир. — Как бы ни было, человечество Фархелема — единый вид…
— Ничего не могу поделать с фактами, — ответил Лартаяу. — И страшно представить, куда ведут такие рассуждения. И тоже легче думать, что человечество состоит из равных в своём достоинстве… Но с кем мы оказываемся наравне, пытаясь верить в это? С рабами варварских обычаев, основанных на инстинктах — которые, от чего их ни освобождай, всё равно превращают любую демократию в диктатуру, а свободу — в подобие тюрьмы или рабства? И продолжаем верить, что их надо ещё от чего-то освободить, дать какой-то шанс — а они остаются, кем были, и так же глумятся над идеей свободы и достоинства! Воруют на заводах, в институтах, достижения цивилизации идут на рынок тайных преступных услуг, а поймаешь их на этом, схватишь за руку — и ты уже враг какой-то группы, племени… А зачем их было тянуть в цивилизацию — если у них отсутствуют человеческие понятия, на которые она рассчитана? До них просто не доходит, что в городе, в отличие от дикой природы — всё не растёт само собой, а создаётся трудом людей, и люди — не обезьяны из группировки такого-то вожака?.. И сколько ещё поколений этих «простых» мы должны уговаривать жить честно, как-то перевоспитывать, от чего-то освобождать — пока наконец получим право сказать: хотим строить свою цивилизацию, чтобы никто не лез к нам с неполноценностью, а мы не были в чём-то виноваты, и что-то им должны? Или — если неизбежна такая, смешанная цивилизация — как не быть вынужденными жить по их законам, юридически отличаться от них?
— Да, но как ты будешь отличать, кто уже достаточно разумный, а кто нет? — переспросил Талир. — Сможешь чётко определить: между кем и кем, на основании каких различий провести грань?
— Вот именно… — Джантару показалось: вот и убедительный довод для ответа. — Всё кажется просто, пока идёшь от крайностей, но подойдёшь как будто к самой грани — и видно: чётких граней в человеческом обществе нет. Кто-то в чём-то чуть несовершеннее другого, тот — ещё кого-то, и так далее… Кому, на основе чего откажешь в праве считаться достаточно совершенным? Тем более, если и решать не в пределах одной культуры, а в универсальном плане, в масштабе всего человечества?
— И всё же именно наша культура не знала подгонки одних под стандарт других, — ответил Лартаяу. — Издревле было очевидно: люди очень разные, несовершенный в одном может быть совершенен в другом, потому у каждого должен быть свой путь и шанс. А у тех не так: особенности некоторых по какому-то произволу становятся образцом для всех — и нельзя даже спросить, почему то, а не это принято за образец. И в человеке не пытаются выявить сильные стороны: унижают тем, в чём слаб, ловят на неудачах в том, чего не может… Почему — если не из страха признать чьё-то несовершенство? И не чьё-то конкретно — а подсознательно скрытое чувство неполноценности больших групп людей с особой культурой? Ведь не только отдельные люди — племена и расы очевидно различаются в готовности уважать достоинство и считаться с правами! А именно: у одних более выражена человеческая, разумная сторона психики, а у других — инстинктивная, унаследованная от дикой природы! Так что, хотя человечество Фархелема и единый вид — так ли едино духовно…
— И что предлагаешь практически? — не выдержал Талир. — Нельзя же беспомощно развести руками — и пусть все катится в пропасть!
— Мы как раз ищем выход, — ответил Лартаяу. — Для чего и побывали там, где побывали, и несём оттуда то, что несём… Хотя многим, похоже — всё равно, что дальше: жизнь или доживание, прогресс или упадок…
— И этому — искать биологического обоснования? — переспросил Талир. — Хотя может получиться убедительно… — тут же признался он. — Например, у них и старший возраст протекает иначе: всё становится безразлично, даже программы заботы о потомстве отходят на задний план. Но не дойти бы совсем до абсурда…
— Когда перед нами серьёзный практический вопрос, — напомнила Фиар. — Где и когда будем смотреть запись?
— Правда! — спохватился Лартаяу. — О чём только говорим, а это словно забыли! А надо же где-то собраться так, чтобы не вызвать лишних вопросов… И вообще, повторим: как дальше? Выходим на нашей платформе — и сразу ко мне, уже со стороны калитки, там разгружаем ящик, сам ящик и лестницу несём к Герму…
— Мы с Донотом там и ложимся спать, как уже бывало после такой ночи, — добавил Итагаро. — А Талир… Для его родителей — всё же впервые, к такому они не готовы. Нет, придётся первым рейсом автобуса ехать домой. Вместе ушли — вместе надо и вернуться…
— Смотрите, мы прошли между теми двумя холмами, — вдруг сказал Талир. — И не заметили… Видите, сзади? Если сейчас можете их видеть…
— Верно, — Джантар, увидев лишь тени холмов на фоне неба, сразу понял: те самые… Однако на юго-востоке, вопреки его видению, ещё было тёмно. — Но не рано ли мы вышли? Сколько может быть времени?
— Где-то час шестьдесят — час семьдесят, — ответил Лартаяу. — Уже астрономические сумерки. А возможно, и навигационные. И мы недалеко от платформы…
— Час шестьдесят… — повторила Фиар. — Тогда до первого рейса ещё долго. И если на платформе мы будем не одни…
— Кто в такое время отсюда поедет? — возразил Лартаяу. — Вот с загородных, сельских станций — уж точно будут в вагоне… Ладно, давайте пока решать остальное. Герм уже заканчивает наблюдения — пока доедем, свернёт и ляжет спать. А нам надо выгрузить у меня дома терминал, видеомагнитофон, одежду — чтобы отнести к нему ящик и лестницу…
— Видеомагнитофон, — вспомнил Итагаро, — я должен незаметно вернуть домой. И ещё вопрос: где оставим кассету с записью…
— И одежда… — добавил Донот. — Тоже: где её снять? У Герма я должен быть без неё! Сниму прямо в переулке — так рано никто не увидит. Потом, в другой раз, заберу домой…
— И я не могу сразу ехать домой с видеомагнитофоном, — продолжал Итагаро. — Родители увидят, спросят, в чём дело… А ещё — сумка, в которой брал его с собой. Её тоже оставлю у Герма, а на место верну днём, когда родителей дома не будет. И не увидели бы соседи — ненароком что-то спросят…
— А у Герма своего нет? — вдруг сообразил Джантар. — Есть видеокамера — по идее, должен быть видеомагнитофон!
— Большой, со своим кинескопом, — ответил Итагаро. — И не того типа, эта кассета не подойдёт. А у
