— Ну и как, продвигается? — спросил он.
— Вполне, — сказал Филипп и не спеша отхлебнул из грубой фарфоровой чашки с университетским гербом. Выждав какое-то время, он вежливо поинтересовался: — А у вас?
— О, отлично. Сижу над кардиологией.
— У-гу.
Эта вежливая уклончивость раздражала Деона, и он, не скрывая иронии, заметил:
— Вы, конечно, это уже давно одолели!
Филипп промолчал. Он не знал, куда девать пакет с бутербродами. Они были из тонко нарезанных ломтиков домашнего хлеба, а с чем — Деон не видел, по запаху, похоже, с рыбой. Цветные обожают рыбу.
Робби с интересом наблюдал за обоими, словно чувствовал, что эта встреча неспроста, а почему, понять не мог. Потом торопливо принялся за еду.
Решив загладить свою неучтивость — да и бутерброды напомнили ему детство, — Деон спросил, как поживает мать Филиппа.
— Неплохо, неплохо, — ответил Филипп. — Очень даже неплохо.
Голос его звучал так натянуто, что Деон просто не мог заставить себя оборвать на этом разговор.
— Где вы теперь живете?
— Там же. В том же доме. Шестой район.
— Она все еще работает на консервной фабрике?
Филипп кивнул. Он поднес к губам чашку — из-за нее Деону не было видно его лица.
— Замечательная у вас мать. Взять хотя бы то, как она заботится о вас все эти годы. — Деон понимал, что эти его восторги, возможно, звучат фальшиво, но говорил он от души. — На этой фабрике ведь много не заработаешь, так что ей, наверно, нелегко приходится.
Филипп молчал. Он смотрел на свои бутерброды. Он не прикоснулся к ним с тех пор, как эти двое подсели к нему. Руки его лежали на столе.
— Я знаю, вы добились стипендии и все такое, — продолжал Деон, сам не понимая, зачем он это говорит, сознавая, что рискует все испортить. — Но с ее стороны это все-таки большая жертва.
И снова Филипп ничего не сказал, и молчание так затянулось, что Деон почти уверился: Филипп неверно его понял, он увидел оскорбление там, где его и в помине не было. Но Филипп вдруг спокойно сказал:
— Да, ей было нелегко.
— Вот именно, — подхватил Деон с облегчением. — Именно это я и хотел сказать.
Филипп посмотрел на Деона, затем поверх его плеча — на столик, где играли в шахматы.
— Ваш отец тоже не оставлял меня без помощи, — как бы между прочим заметил он.
Тут уж Деону пришлось хлопать главами — он даже приподнялся со стула.
— То есть?..
И снова в ответ сначала спокойный испытующий взгляд.
— Как, вы не знали?
— Мой отец? Вы уверены?
Филипп кивнул.
— Он помогал нам. Без него первые два года мне бы не продержаться.
— Ах ты, черт меня побери…
— Он не говорил вам?
— Ни слова.
— Вы не знали?
— До этой самой минуты.
Деон старательно жевал желто-бурую смесь риса с мясом и приправой, набив полный рот, чтобы только не говорить. Его отец помогал Филиппу и ни словом не обмолвился! Дело даже не в том, что не обмолвился, — ведь он не из тех, кто станет разглагольствовать о своей благотворительности. И все же кто бы мог подумать, что он будет давать деньги на образование какого-то цветного юноши тогда, шесть лет назад, в 1948 году, когда так бурлила расовая ненависть и он сам немало сделал, чтобы ее подогреть. (Его хотели выдвинуть кандидатом на выборах в тот год, но он предпочел остаться кем был — председателем местного отделения партии, человеком у власти, человеком, который сам выдвигает кандидатов.) Его поступок в отношении Филиппа показывал умение в некоторых случаях отстраниться от своих взглядов. Впрочем, нет. Никакого отстранения тут не было, скорее, наоборот. Отец считал, что человек должен проявлять милосердие прежде всего у себя дома, а Флип был мальчиком из Вамагерскрааля, пусть всего лишь цветным мальчиком. И тут Йоган ван дер Риет выполнял свою обязанность феодала.
И все-таки это было удивительно приятно.
— Ах ты, черт меня побери, — снова пробормотал он.
Может быть, Филипп уловил в его голосе эту нотку самодовольства.
— Мы были так признательны за эту помощь, — сказал он тихо, как всегда, но не без подтекста.
— Ну, вероятно, он считал это просто своим долгом, — в замешательстве проговорил Деон. Ирония, сквозившая в голосе Филиппа, обидела его. Может, ты и великий умник, но не забывай: это денежки ван дер Риета привели тебя сюда, дружок, подумал он. И тут же устыдился своих мыслей.
— Вы должны как-нибудь взять меня с собой, когда соберетесь навестить матушку, — проговорил он, стараясь придать голосу всю теплоту, на какую был способен.
Филипп улыбнулся.
— Обязательно. Как-нибудь.
Тут вмешался Робби, дипломатично решив направить беседу в другое русло.
— Ни у кого не разживусь конспектами по гематологии, а, ребята? — спросил он. — Я свои одолжил Дэйву Фаулеру, а этот растяпа где-то посеял их.
— Возьмите мои, — сказал Филипп.
— Или мои, — торопливо предложил Деон. — Мне они больше не нужны.
Какое-то мгновение казалось, что стремление показать широту души вот-вот отбросит их в разные стороны, но Робби разрешил проблему просто, как решал все в жизни, — кивнул головой и с благодарностью принял любезное предложение Филиппа.
— Да, кстати, — сказал Деон, — о чем была лекция старины Снаймена?
Оба удивленно посмотрели на него.
— Я не слушал, — объяснил он. — Мысли были другим заняты.
— Вы чертовски самонадеянно ведете игру, мой милый, — буркнул Робби, довольно точно подражая унылому шотландцу, ассистенту их профессора. И осклабился: — Ох, о том о сем. Всякая муть насчет детской хирургии. — И уже совсем другим, звенящим голосом заметил: — Но, черт возьми, ничего себе снимочек показал он в конце, а? Этой малышки…
— А что там было с ребенком? — поинтересовался Филипп.
Деон и Робби отвели глаза.
— Идиотство сплошное, — выпалил наконец Деон. — Не понимаю, почему вы не
