— Хороша партия, — пробормотал я вежливо, и вдруг мне блеснула мысль. Я продолжал: — Хорошая партия, я очень ее уважаю, только я к этой партии не принадлежу.
— Вы беспартийный?
— Нет, — отвечаю, — я один из вождей партии актуальных анархистов-террористов.
Дама испугалась и уехала.
— Да, блаженный человек! да ведь она нужна, канцелярия-то...
— Она нужна, слышь ты, и сегодня нужна, завтра нужна, а вот послезавтра как-нибудь там и не нужна. (Достоевский. Господин Прохарчин).
— Ты пойми, ты пойми только, баран ты: я смирный, сегодня смирный, завтра смирный, а потом и не смирный, сгрубил. (Там же).
Вчера напечатано, что царь расстрелян «по постановлению» (областного Совета) и что центральный Совет находит действия областного Совета правильными. В «Бедности» же напечатано, что Николай Кровавый, «душитель» и т. д., «преблагополучно скончался».
Приехал человек из Самары и рассказывал в кафе журналистов, что в Самаре очень хорошо, население радуется порядку, всего довольно: пшеничная мука 35 рублей пуд, сообщение прямое обеспечено от Сызрани до Владивостока.
Спор Соломона союзнической ориентации с Соломоном ориентации Германской.
Все социалисты — блудные дети религии.
Один уверился в том, что сегодня он — чернорабочий, завтра проснется директором гимназии, как, впрочем, и действительно случилось многое в этом роде. Другой, копивший в костяной копилке своей знания, стал внезапно чернорабочим.
Нелепо в высшей степени с точки зрения производства и накопления культурных ценностей, но все- таки нить этого сновидения довольно ясно видна: очевидно, необходим какой-то новый увер человека в правильность сочетания того и другого состояния.
(Липа)... так мало-помалу она ему стала казаться двойной. Липа такая обыкновенная, неумолимая, враждебная ему, с которой если только представить себе, что он с ней, то он есть ничто, пепел какой-то, вздор сумасшедших, а Липа другая, которая с ним «лучшая», и силу он для нее чувствует такую, что весь мир легко может завоевать, не только может, а он уже и есть весь мир его собственный. Для той, первой Липы нужно создавать «положение», и когда он об этом подумает, то он ничего, и другая Липа, открывающая чудеса. Когда же он обращался к ней общей — одной, то с испугом видел, что она сразу и хочет, и не хочет, она и прекрасна, и дурна... главное, что тут взяться нельзя для будущего... всякое на свете устроено так, что, например, лежит и, приложи руку, двинется или же не двинется, например, гора, но в то же время и ясно ответит, что «не двинусь», а тут было так, что гора ответила: «Хорошо, я двинусь, только зачем же двигаться, а впрочем, как вам угодно, я сама по себе и двинусь, и не двинусь, и сам ты, мой милый, подумай хорошенько: может быть, и не стоит того, чтобы двигаться...» Так он себе и раздвоил ее: Маша — дочь протоиерея и пречистая и пренепорочная Дева Мария.
Столинский с Марией Михайловной купил на Никитском бульваре «Правду» и, прочитав о расстреле царя, обменялись мнениями. Столинский сказал:
— Это нехорошо, потому что дает лишний повод к реставрации.
Более точная в суждении Мария Михайловна заметила:
— Это значит, что чехословаки близко от Екатеринбурга.
Состав большевистский: две группы, одна экспериментаторов (Ленин, Троцкий, Свердлов), другая «честных тружеников» (Семашко, Рыков), которые фактически веруют в Ленина, берут на себя весь крест дела (слова Семашко: «Совершается большое дело»). Потом идут маленькие люди (Стеклов).
Легенда в кафе: во французской миссии из Парижа получено радио, что Казань взята чехословаками. Хозяйка пришла, говорит:
— Троице-Сергиев Посад взят чехословаками, верно, верно.
Иван Карлович, немец, сказал по-приятельски: «Уезжайте, уезжайте», — и даже денег дал на дорогу.
Соломоны дома, в кафе забили меня, прибили до последнего росшибу, а тут еще поиски обедов, забота о вечерней еде — пропадаю, нет ничего.
Писем нет — обида или тот приехал, не знаю.
Страшный суд: кофейная превращается в судилище 12 Соломонов. По-прежнему никто ничего не знает, но Соломоны живут, будто знают. Война сама идет, а Соломоны учитывают — учет (суд). Три группы: 1) информаторы-передатчики, 2) учетчики (политики), 3) Соломоны.
Две ориентации: легкомысленные (чехословаки — все чехословаки, Троицкая лавра) и кадето- немецкая: партия раскололась на две, чтобы, как раковинка, сложиться двумя половинками и захлопнуться.
Царская фигура одевается изо дня в день лесами, человечек наверху возле короны копается, как лилипут. Статуя 1000 пудов веса, в туловище можно устроить спальню и кабинет, в сапоге выспаться человеку. На работу отпущено 20 тысяч денег. Раз уже пробовали снять его и не могли, теперь делают это планомерно под руководством архитектора, который дознался, что царь «составной». Вокруг шеи царя петля, канат спускается книзу, за концы привязывают мачты и поднимают кверху. Общее впечатление такое, что вся масса лилипутов хочет царя удавить.
Действующие лица: малый лет 22-х — нигилист, рабочий лет за 40, говорит на «о», с севера, монах, буржуй с Москворечья, женщина-крикунья, немец, всякий черный люд, все они сходятся с разных сторон, высказывают что-нибудь по поводу царя, некоторые фигуры внезапно появляются со стороны Москвы-реки из-под низу с лесенки.
Рабочие на отдыхе:
— Нужно командира такого выбрать, чтобы нет ничего и никаких (не царя).
— Что же, Ленин не командир?
— Ленин? свергаем, статуя ставим, нам командир такой нужен, чтобы нет ничего и никаких.
Из толпы:
— Ленин! а кто у нас теперь сыт, кто не ограблен?
Музыка играет марш похоронный, показывается вдали белая катафалка.
— Что это белое, попы или девушки?
— Гроб везут — какие попы.
— Без попов? Ну, так комиссара хоронят.
— Гокнулся комиссар!
— Подсолнух!
Нигилист:
— Конечно, подсолнух, в реку его и никаких, нет ничего и никаких, а они еще музыку разводят.
Рабочий за 40 лет:
— Товарищ, нишь можно так, это выходит статуй, и нет ничего.
— А я что говорю: чтобы никаких, а то говорят: управляющие, мы управляющие, и тоже бьют, нишь не бьют?
— Так это всегда было: и раньше били, и теперь бьют, и всегда будут нашего брата бить, потому что без этого нельзя.
— Ничего не нужно: к стенке — и готово, или трехдюймовку поставим.
— Ты меня, я тебя, это не способ, никогда не поверю.
