— Чего же тебе-то надо?
— По мне, чтобы без оружия, вот когда без оружия будут жить, тогда я поверю, а то все одно: царя свергли, царя <
Внезапно из-под ступенек вырос монах.
— Нечестивцы, что вы делаете? сына застрелили, отцу веревку на шею повесили!
— Да нишь мы, вот чудак, нам, первое, велели, а второе, мы есть хотим.
— Проклятые, за кого же вы стоите?
— А ты за кого?
— Я за мощи святителя.
— Не мощи, а мышь.
Монах с проклятием уходит, в толпе голос:
— А кому он вредит, кому статуя мешает?
Рабочие:
— И мы то же говорим, вреда от него нет никому, по мне стоит и стоит, какой вред от статуи...
— Дурак, ты не понимаешь: это место очищается: был царь, Ленина поставят.
— Командира.
— Так и пойдет, только это снаружи всё, пока без оружия не будет, не поверю.
— Затвердил: без оружия, тебя не задевали, а вот посмотри.
Развернул рубаху, показывает против сердца заживший широкий рубец.
— Кто это тебя?
— Никто: партия. Неужли ж я это оставлю, как ты думаешь, оставлю я или нет?
— Задело-то, задело.
— Меня задело, а ты где был?
— Я работал.
— И я работал, нет, я спрашиваю тебя, могу ли это дело оставить?
— Да на кого же ты пойдешь?
— На партию.
— Какую партию, ты скажи, кто?
— Почем я знаю: задело и всё, и я задену, а тебя не задело.
Собирается большая толпа, выделяется голос женщины:
— Свободу дали нам, а хлеба не дали, на черта нам эта свобода!
Большевик:
— Иди на работу. Поднимается в толпе шум, крик:
— Давай работу!
— Возьми: ты сам не идешь.
— Врешь, врешь!
— Нет, ты брешешь: вы работать не хотите, а не мы виноваты, работы много.
Женщина, всех подавляя визгом, выпалила:
— Проклятые! нашли работу хорошую, царя давить, работа! Всех вас эсеры перевешают.
Из-под ступенек вырастает буржуй в синем пиджаке, с воспаленными глазами и кричит:
— Работайте, работайте, скоро придут немцы, всех вас перевешают.
С верхних подмостков из-под короны кричит оборвыш, показывая на топор:
— Вот что, вот что будет, вот что немцу. Тогда показывается немец и кричит:
— Не верьте, не верьте, немцы придут с порядком, от немца плохого не будет никому, вот только ему, ему.
Показывает на верхнего, тот показывает топор:
— Этих били тысячи лет, и пройдут еще тысячи, всё будут бить, потому порядка от них быть не может, они дрянь, их нужно бить.
Материалы. Замысел художника такой, чтобы отец был похож на сына и сын на отца, взглянешь с одной стороны — Александр, взглянешь с другой — Николай, как будто старинный пасьянс раскладываешь: Александр умирает, Николай рождается, или читаешь длинную главу из Евангелия о том, кто кого породил.
— Сына застрелили, отцу веревку на шею.
Женщина:
— Осьмушку нам сегодня не дали!
— Кто довел?
— Спекуляция. А разобрать, где спекуляция, — нет ничего; человек, а разберешь человека — нет ничего: ни спекуляции нет, ни человека нет.
— Кто же довел?
— Голод.
— А голод откуда?
— Война.
— А войну кто начал?
— Буржуи.
— Теперь нет буржуев, отчего же нет ничего?
40-летний хочет выразить мысль о вредности классовой борьбы, словами: гокнулся и зарыли — надо развить это.
Почему народ гуляет-лежит?
К стенке, к стенке! — твердый нигилист.
— 20 тысяч рублей и три недели, чтобы разобрать, и сто тысяч и три месяца собрать — одна самотоха!
— Вы прекрасно рассуждаете, разрешите мне закурить... чувствительно вам благодарен, позвал, спросил, а кто здесь...
— Вот стоит дураком: что он понимает.
Работа не клеится, работают как мухи и не знают, из-за чего всё, кому эта статуя мешает.
— Партия — это как родня моя — стоит за меня родня в деревне, если кто обидит, так и партия стоит за меня, партия — друзья-товарищи, и ежели чужая партия, то я тож не разбираю, где какой человек, партию общую — богопартию.
Подождите, вот скоро эсеры придут, всех вас перевешают.
Нужно стоять в стороне, кто не задет, и поправлять.
— А кто не задет теперь?
— То-то и я говорю, тут к тому идет, чтобы каждого задеть и растравить, чтобы уж, он не мог больше поправлять и укрывать, а тоже бы в партии[ю] мог, и так не осталось бы ничего: партия на партии[ю] и никаких.
— И никаких!
40-летний стоит то за царя, то за Ленина, слежу, как повертывается нигилист.
Вся особенность Христа была в том, что шел сам и упреждал жизнь, а наш человек живет до тех пор, пока его не распнут, все на что-то надеется, чего-то дожидается, авось минует, авось пройдет, и глядишь — вот нет ничего:
— Пожалуйте к стенке.
Какое-нибудь удостоверение достать бы, что я из Москвы еду в Елец по литературному делу, например, для изучения церковных архивов, и кто мне это может дать, говорят, Валерий Брюсов!
— Как Валерий Брюсов, при чем он?
— А вот! — Показывают мне разрешение и газету «Возрождение», — назначили Валерия Брюсова.
— Да это не тот!
