Тихий голос:
— Америка у нас через две недели будет!
— Через две! через неделю!
— Сказано в Писании: «Всякое дыхание да славит Господа»[169], но посмотрите кругом, птица петь-летать не может, голодная собака падает!
— Под маскою большевизма скрываются элементы!
На Павелецком вокзале.
На голой полке буфета лежат два куска гуся за 25 и курица за 50 рублей. Я беру кусок гуся, за мной идет несколько мальчишек, я сажусь, за мной стоят, «ждут косточки»: «Мне корочку, мне косточку!» Солидный человек: «Разрешите доесть!» Косточки расхватывают из-под рук, тарелку вылизывают. Я говорю соседу:
— Говорят, коммуна, ну, смотрите, какое это равенство, когда будет настоящее равенство?
— Когда гуся не будет, тогда будет равенство.
— Вы думаете, что тогда все будем служить и получать равный паек?
— Может быть. Или могила сравняет.
— Может быть.
Гершензон — маленький спекулянт на идее: «Выскочил, спекульнул».
Счетовод сказал: «Наши коммунисты все с подкладкой, настоящего нет ни одного, а социалисты есть». Еще он сказал: «И все это необходимо».
Коммуны христианские распадались, потому что не смогли справиться с экономической стороной жизни, социализм устремляется весь в экономику, он хочет создать внешние (экономические) условия для христианских идей.
Программа лекций: община Велебицкая, Толстовская.
После всяких душевных и физических мытарств я наконец нашел пристанище, какую-то берлогу у Павлихи.
Крестьяне сказали: «Нет у нас буржуев, была одна буржуиха, да и ту до костей обобрали, первое, землю отняли, второе, намедни воры выгребли все со двора, и третье, коммунисты все реквизировали». Забыли только душу Павлихи. Превосходно Павлиха продолжает обделывать свои делишки с верными людьми. Я сказал ей вчера:
— Шерстяное платье есть у моего кума.
— Ну, батюшка, скажи своему куму, что богатый он человек! — И шепнула: — Свинья у меня кормится, восемь пудов веса, еще пудиков пять хлеба, и к Рождеству сало будет!
Так жизнь моя подвинулась вплотную к свинье...
В Павлихе — радость жизни, вечно правдивая, неистребимая. Павлиха то же, что и мать моя. Анализировать, обнажить от кулачества и довести через несчастье до человека, через основное чувство жизни.
И все-таки есть какая-то сладость в Совдепии: ужасно отвратительно, а когда подумаешь о тех, кто теперь удрал на Украину, — не завидно.
Война за социалистическое отечество — в начале века, — новой земли, где Москва и пр. новая география.
Эта революция тем ужасна, что она есть следствие поражения. Не забыть встречу с ветеринаром в Гродно[170] на вокзале: плюгавенький человечек говорил, что ему все равно, он хочет жениться.
Два банкира в 1913 г. играли в карты, один, выставляя шашку, сказал:
— Я думаю, что Россия и Германия должны погибнуть.
Другой ответил:
— А мы посмотрим.
Воет метель, заносит снегом деревенские домишки, я — в склепе погребенный мертвец... Мне хорошо, я доволен, что меня схоронили: я покоен. Где-то под корою льда бьется живая жизнь, или я до конца не умер? я слышу глухие удары жизни, только внутрь меня, как раньше, до самой глубины сердца они не проникают.
Жалко мне женщину больную, с которой лучшие годы прожил, теперь она у разбитого корыта больная лежит на милости родных мужиков, а я почти равнодушен, разве только временем чуть-чуть шевельнется жалость.
И новый друг... это ли прежняя любовь с воспаленными небесами! В темноте шумного склепа, не колыхаясь, с одинаковой тенью на стене, как лампада перед иконой, не для богослужения, а по недостатку керосина, горит моя любимая.
Так притягивает к себе этот лампадный огонек, и тут же давит тьма. Еще собираешься с силами: уйду, уеду! но ехать некуда: склеп ледяной и в склепе лампада — огонь любви мертвеца.
— Да, какие времена! Когда я думал, что птицу продавать буду: бывало, к празднику двадцать курок зарежем, штук пяток гусей, а останется — на полатки посолишь[171] .
— Да, время переменилось.
— Переменилось, батюшка!
Русская революция как стихийное дело вполне понятна и справедлива, но взять на себя сознательный человек это дело не может.
— Что, батюшка, дочка говорит, насчет хлеба никак нельзя: боится, детки голодные останутся.
— Ну что же, ну что же, бабушка, ничего, где-нибудь достану.
— Да где же достанешь-то, ведь тебе ни за что не понесут.
— За начальство примут?
Она не поняла меня и говорит:
— Уважут, очень просто: примут за начальство и уважут.
Александра Ивановна, коммунистка-учительница — нужно разузнать, почему она стала коммунисткой: влюблена ли в прапорщика-коммуниста или по женственности натуры и ее внешним запросам отдалась внешнему?
Кружок крестьянской молодежи коммунистов очень похож на кружок наших студентов- марксистов.
И все самые заклятые враги считают мысль о коммуне делом святым.
Я люблю С, но все-таки мы с нею пали, и не потому, что перешли черту, а с тех пор пали, когда появился А. М. и мы стали урывками жить, торопясь, дробясь, вечно вздрагивая, закрывая-открывая крючки, завешивая окна. С тех пор, не переставая друг друга любить, падали в болото и там глядели на огонек лампады. Нет в этом пламени движенья, сиди в болоте и смотри на огонек.
Деревня сидит молчаливо, не зная ходов, не найти пуда муки, а ходы двойные: через коммуну и через кулаков. Ольга, темная замученная девка с лицом цвета рыжей ваксы, владеет всеми тайными путями.
Австрияк, как отставший гусь, весь в лохмотьях[172], бился, бился и застрял у нас, и такой жалкий, что хозяйка зовет его Яшей, хотя имя его Стефан. Такой несчастный, что даже на нем имя не держится.
Лизавета Алексеевна вздумала пробраться в театр на паточный завод и только со двора — реквизиционный отряд явился с обыском, и все обобрали.
Кружок коммуны во главе с учительницей Александрой Ивановной, ячейки: ребята против отцов и всё, как бунт сына против отца.
