людской суд. Меня направляет Господь, и я уже дважды в этом убедилась. Думаю, он не оставит меня и на сей раз.
— А ты изменилась после того крушения маяка.
— Нет, Энрико. Я изменилась значительно раньше, когда узнала правду о том, как погиб мой муж и твой друг Себастьяно Гримальди.
— Ты знаешь?! Но откуда?
— Это долгая история, не будем сейчас отвлекаться, Энрико. И потом это не имеет теперь никакого значения. Ты помнишь, как вы сговорились с Чезаре потопить «Святую Марию» и как эта шлюха пыталась отравить Себастьяно? Ведь она делала все, как теперь. Соблазняла, наливала вина… У тебя короткая память, как у всех отпетых негодяев и безбожников. Я могла не прерывать ваш спектакль, но ты должен умереть от моей руки, и не эта блудница будет судить тебя.
— Ты хочешь мести? Ты, которая всегда поражала своей набожностью, желаешь мне смерти?
— Да, я желаю твоей смерти, ибо твое место давно уже в адском пламени. Но я не могу быть судьей, поэтому пусть Господь сам решит, достоин ли ты смерти. — Клаудиа подтолкнула к Фоскари его ремень с саблей. — Возьми и попробуй еще раз испытать свою судьбу. Может, Господь и сжалится над тобой… — Она приняла боевую стойку, готовая к поединку.
Граф усмехнулся и медленно поднял саблю.
— Да, ты сильно изменилась, Клаудиа. Неужели настолько, что тебе хватает смелости выйти на поединок со мной, выйти один на один?
— Я не одна, и ты тоже. Но у нас с тобой разные покровители.
Они передвигались в центре комнаты, давая друг другу возможность нанести первый удар. Рене все это время следил за ними. Ему не очень понравилась та беспечность, с которой Клаудиа позволила графу взять в руки саблю, и он готов был в любой момент прийти на помощь Клаудии.
Фоскари сделал стремительный выпад, нанося прямой удар, но не достиг цели — Клаудиа отбила его удар.
— Что ж, неплохо, княгиня, — усмехнулся Фоскари, принимая стойку для новой атаки. — Но таким уловкам учат желторотых юнцов. Посмотрим, как вы ответите вот на это!
Он сделал несколько выпадов, но все они были уверенно отражены Клаудией, которая тут же перешла в контратаку, не давая противнику передохнуть. Теперь удары сыпались один за другим — с обеих сторон. Но Клаудиа не торопилась тратить силы, зная, что их у нее меньше. Она больше оборонялась, пользуясь лишь быстрыми контратаками. Натиск Фоскари был слишком сильным, он прижал ее к стене башни, и ей едва удалось избежать смертельного удара. Фоскари рубил наотмашь, не жалея сил, не давая Клаудии передохнуть.
— Ну а что синьора скажет на это, — шутил он на ходу, снисходительно предупреждая о следующей атаке.
Наконец Фоскари объявил, что разминка окончена и он завершает дело. Он приготовился к последней атаке…
— Ну же, девочка, — не выдержал напряжения Рене, — вспомни тот удар, коронный! Наотмашь слева! Граф бросился напролом. И тут Клаудиа ударила слева, ударила с такой силой, что выбила саблю из его рук.
— Эй, стра…жа, — закричал Фоскари и схватился руками за живот.
Клаудиа вытащила из его тела саблю. Струя крови хлынула наружу. Последнее, что он увидел, было лицо Клаудии. Она смотрела ему в глаза открыто и спокойно, как будто они закончили неторопливую приятную беседу. Фоскари побледнел, глаза закатились, и безжизненное тело графа повалилось на пол.
— Все кончено. Пусть теперь Господь позаботится о негодяе! — Клаудиа перекрестилась и повернулась к Лукреции. — Оденьтесь, мадам. Стыдно, — с презрением сказала она.
Лукреция бросилась одеваться. Вид ее был жалок. Ей было по-настоящему страшно. Ведь еще никогда она не чувствовала себя в чьей-нибудь власти, кроме власти брата, с которой давно уже смирилась.
Пока она одевалась, Рене смущенно отвернулся. Лукреция, еще полчаса тому назад очаровавшая графа своими прелестями, не вызывала сейчас никакого желания смотреть на нее. Вся ее красота как бы полиняла.
— Надо уходить, нас могли услышать, — сказал Рене Клаудии, стоявшей у узкого окна и напряженно смотревшей куда-то вдаль.
Солнце позолотило верхушки деревьев, наполнив долину Бренты приветливой свежестью. Княгиня смотрела на эту красоту и думала о том, что такой рассвет она уже видела однажды. Ничего не изменилось, ничего. Тот же лес, то же солнце, тот же туман и та же река…
— А что будем делать с ней? — Рене указал на Лукрецию. — За нее можно получить хороший выкуп в Алжире.
Клаудиа очнулась.
— Зачем? Она нам не нужна. Я не вправе мстить ей, но с ее братом мы еще встретимся. — Клаудиа запахнула плащ и устремилась к выходу. — Рене, пошли. Надо торопиться, уже светает.
Капитан поспешил за ней. Но тут громкие голоса и топот копыт неожиданно нарушили тишину. Рене посмотрел вниз. Десяток всадников торопливо спешивались у подножия дворцовой лестницы. Один из них грубо одергивал остальных и отдавал распоряжения.
— Я, кажется, узнаю этот голос. — Клаудиа насторожилась. Рене почувствовал неподдельный испуг в ее голосе. — Видно, не судьба нам расстаться сегодня с этой Борджиа. Если мы оставим ее здесь, она наведет на наш след своего братца… Это голос Чезаре, я уверена! Приехал посмотреть на хладный труп графа и отблагодарить свою сестрицу. Что ж, его ждет сюрприз. Свяжи ей руки и заткни чем-нибудь рот, только быстро! С ней нам будет спокойнее, если нас вздумают преследовать.
Рене рванулся к Лукреции, заткнул ей рот платком, заломил руки и связал их за спиной.
— Быстрее, Рене, они уже входят в дом. Возвращаемся той же дорогой, через кухню!
Они стремительно спустились вниз. Лукреция упиралась, падала на пол. В конце концов Рене как следует ударил ее по лицу, и она потеряла сознание. Для него было легче перебросить ее через плечо, как вязанку хвороста, нежели волочить за собой по полу. Да и безопаснее.
Вскоре они оказались в саду и той же тропинкой устремились вниз, к берегу, где их ждала шлюпка с верными пиратами, а неподалеку, в устье Бренты, и корабль.
Последним, что услышала Клаудиа за спиной, были крики стражи во дворце и отчаянная ругань Чезаре Борджиа.
17
Венеция, 18 июня 1507 года,
Ка д'Оро.
Синьоре N., замок Аскольци
ди Кастелло
«Я сидел пред очами солнцеподобного и внимал его неторопливым речам. Сначала Баязид восхищался моим поведением при нападении пиратов на судно, привезшее ему дорогой подарок из Африки — невольниц для его гарема. Он тут же посчитал своей обязанностью предложить мне любую из них и делал это так настойчиво, что мне все же пришлось объяснить свой отказ, хотя я и знал, что это вызовет его раздражение. Моя верность супруге была ему не понятна. Когда он услышал, что союз с ней священен, ибо скреплен на небесах нашим христианским Богом, султан рассердился вдвойне — и за отказ от подарка, и за упоминание ненавистной для него нашей веры. Тем не менее, владыка был милостив и снисходителен к моим речам. Очевидно, моя твердость и некоторая безрассудность нравились ему. Ведь это было именно то, что спасло его гарем от захвата пиратами. Правда, его милость в любой момент могла смениться на гнев, и тогда моя жизнь не стоила бы и медного гроша. Но, похоже, сегодня ему хотелось поиграть в снисходительного владыку. Ведь право прощать более сладостно для владыки мира, чем возможность
