могло вызвать подозрение у приближенных.
Моим соперником был воистину гигантский воин, крепко сложенный, с азиатскими дикими и немилосердными глазами, в которых я прочитал безудержное желание немедленно уничтожить меня.
Янычарский ага ударил саблей о щит, оглашая начало боя, и мой противник без промедления набросился на меня. Он был похож на разъяренного зверя. Его удары были такими сильными, что моя сабля искрилась. Я тратил слишком много сил, чтобы отражать удары, но в какой-то момент обнаружил, что удары эти не слишком точные из-за неповоротливости этого великана. Большинство из атак мне удавалось избежать, выскальзывая из-под его руки или делая обманные движения и направляя его удары в ложную сторону. Он сам почувствовал мое преимущество и теперь метался по двору, пытаясь загнать меня в какой-нибудь угол, из которого я не смог бы увернуться. Но его силы тоже были на пределе, и я решил подождать, пока он выдохнется.
Бой продолжался уже около часа, и все вокруг требовали от Селима — так звали этого янычара — решающего удара. Тот был весьма раздражен, более того, буквально взбешен моей изворотливостью и наотмашь бил саблей, рассчитывая если не перерубить меня пополам, то хоть как-то задеть и поранить. Я же, напротив, теперь тщательно выбирал моменты. Постепенно он становился все более неповоротливым и походил на разъяренного, но уставшего испанского быка, который мечется за красной тряпкой из стороны в сторону. Мне удалось ударить его в бок, а затем ранить ногу. Еще одна атака — и его левая рука бессильно повисла вдоль тела. Со всех сторон до меня доносились проклятия…
Еще через полчаса схватки Селим был весь в ранах и кровоподтеках, но все еще находил силы замахиваться на меня саблей и в очередной раз прорезать ею воздух. Удивительно, но на мне не было ни одной царапины. Селим же был весь залит кровью и чувствовал, что силы оставляют его. Наконец, когда отчаяние переполнило его, Селим заорал во всю силу своей огромной глотки: «Убей меня!» Он кинулся в последнюю атаку, размахивая саблей.
Я вонзил клинок ему прямо в живот. Острие пронзило его насквозь, и фонтан крови брызнул из спины, заливая песок. Я ужасно устал, но все же взвалил на себя обмякшее тело. Сделав несколько шагов к трону Баязида, я бросил поверженную жертву к его ногам.
Воцарилась гробовая тишина. Баязид долго смотрел на истерзанное тело Селима. Потом встал и быстро вышел со двора в боковую галерею. Великий визирь хотел было последовать за ним, но не решился и остался у трона. Я стоял среди османских вельмож и, верите ли, синьора, чувствовал, что вся Великая империя лежит поверженная у моих ног. Я бросил саблю и молча покинул поле боя.
Что ж, синьора, вот Вам еще один эпизод моей жизни в далеких и чуждых моему сердцу землях. Простите меня, но я прерву свое повествование, ибо давно уже не был так взволнован, как сейчас. С Вашего позволения, поспешу скорее заняться чем-нибудь, что отвлечет меня от тягостных воспоминаний.
Да хранит Вас Господь».
Драгут-раис возлежал на широких подушках, окруженный красавицами своего гарема. Они услаждали его взор плавными покачиваниями бедер, пластичными движениями рук над головой, томными улыбками. Старик-араб играл для хозяина на тамбуре [7], напевая в такт своему однообразному бренчанию. Девушки-танцовщицы извивались, всячески стараясь привлечь внимание своего властелина, пресыщенного плотскими усладами. Двое мавров с голыми торсами стояли за его спиной, мерно размахивая опахалами. За окнами раздавались гнусавые крики павлинов.
Драгут-раис скучал. Все его разношерстное воинство было отпущено на отдых. Многие из команды успели пустить корни на Джербе, построить дома и даже заняться ремеслами. Но как только наступал очередной сезон «охоты на море», вся его эскадра тотчас же поднимала паруса. Драгут мечтал о том, чтобы это случилось поскорее, ибо не любил долгого покоя, особенно на суше. В такие дни ему казалось, что он стареет прямо на глазах, и скоро совсем «прилипнет» к своему мягкому ложу. И хотя во время плаваний он порой мечтал о гибком стане жгучей красавицы, сейчас предпочел бы видеть перед собой не этих соблазнительных одалисок, а своих грубоватых собратьев, отпускающих сальные шуточки.
Он привлек к себе одну из девушек, отбросил в сторону тонкую прозрачную вуаль, провел ладонью по атласным бедрам, по талии, поднялся выше, к груди. Девушка томно обняла хозяина и многозначительно заглянула в глаза, но Драгут внезапно отшвырнул ее от себя.
— Все вон, — приказал он. — Принесите мне кальян.
На пороге появился начальник стражи.
— Хозяин, есть новости, — сообщил он.
Драгут едва заметно шевельнул рукой, и начальник стражи, рухнув на колени, подполз к хозяину и прильнул к его уху.
Через несколько мгновений лицо Драгута расплылось в блаженной улыбке. А еще через минуту ему уже помогали одеваться.
Затем он переместился в просторные покои, где, кроме ложа, имелись некоторые предметы мебели, а также кое-какие вещицы из цивилизованной Европы, радовавшие глаз: массивные подсвечники, посуда, несколько статуэток и даже две картины итальянских мастеров. Все это были его трофеи, не слишком его интересовавшие, но напоминавшие о том, что этот дом — лишь временное жилище, что вскоре предстоит новое плавание, и новые корабли, груженные не только ценными тканями, серебром, зерном и винами, но и такими вот изящными вещицами. Сегодня же все эти безделицы играли особую роль. Ведь гость, который вот-вот должен был появиться на пороге, оценит его благосклонность к творениям рук итальянских мастеров, а Драгуту очень хотелось произвести впечатление на этого человека.
Наконец в комнату вошел молодой высокий пират. Его сопровождала девушка, чье лицо было закрыто широким капюшоном. Она, видимо, чувствовала себя неловко и все время отворачивалась в сторону.
— Я ждал тебя. Последние дни только и думаю о тебе и о твоей красотке, — томно произнес Драгут- раис. — Вижу, ты не обманул меня. Открой же личико, звезда моя…
Рене заслонил девушку.
— Послушай, Драгут! То, что ты сейчас увидишь, стоит очень дорого. Дороже, чем ты думаешь.
— Не говори загадками, покажи мне ее.
Рене сбросил капюшон с головы девушки. Драгут-раис так и замер. В комнате воцарилась гробовая тишина.
— Ах ты мерзавец! — заорал он. От злости вены вспучились на его шее, лицо покраснело. — Ты кого мне приволок?! Где венецианка?! Я посажу тебя на кол! Эй, стража!
— Подожди, подожди, Драгут… — поспешно проговорил Рене, отступая к окну, чтобы успеть сказать все до того, как его вышвырнут из комнаты. — Она же прекрасна, может, даже прекраснее…
— Молчать! Эта? Прекраснее? Да это же просто смазливая девица. У нее вид потрепанной шлюхи. Где обещанная венецианка? Где она?! — орал Драгут.
Стражники уже скручивали руки Рене, а он все пытался убедить Драгута.
— Все короли в Европе считают ее самой прекрасной в мире, красавицей, равной которой не сыскать.
— Ты лжешь. Все знают, что самая красивая у христиан — это Лукреция из Рима. Арудж рассказывал, что все ваши герцоги и даже короли с ума по ней сходят. Я бы многое дал, чтобы посмотреть на нее. А такого добра, — он кивнул в сторону пленницы, — у меня и самого в гареме предостаточно. Уведите его и посадите на кол.
— Но послушайте! — Рене зацепился за угол дверного проема, чтобы выиграть еще несколько секунд. — Это же и есть та самая Лукреция, Лукреция Борджиа!
— Что?! — заорал Драгут-раис. — Отпустить его! Лукреция? Это она?
Рене оттолкнул от себя стражников, подошел к Лукреции, взял ее за подбородок и повернул лицом к Драгуту.
— Должен также сказать, что она дочь одного очень богатого в Италии человека. Настолько богатого, что сам османский султан пред ним нищий бродяга.
— И кто же он? — воскликнул Драгут-раис.
— Папа римский! — спокойно произнес Рене.
— Врешь, француз!
