карать.
Баязид сказал, что год назад я, может, и стал бы послом Венеции при его дворе, но судьба распорядилась так, что теперь я его пленник, а венецианцы давно уже прислали другого посла. Но он не хочет, чтобы я чувствовал себя невольником, и пообещал вознаградить мой поступок так, как это было возможно по отношению к неверному. Единственное, о чем не было и речи — это о моей свободе.
Шло время. Султан не забыл своих слов. Он окружил меня роскошью, изысканными яствами, дорогой одеждой. Во дворце со мной обращались так, словно я был знатным пашой или хранителем казны. К моему немалому удивлению, сам Баязид оказался большим поклонником всего европейского, хотя и говорил о христианах с брезгливостью. Он имел во дворце целую коллекцию всевозможных трофеев, отвоеванных у испанцев и итальянцев. Здесь были и картины, и ювелирные украшения, и скульптуры разных эпох… То, что султан не мог захватить, он скупал в Европе через подставных лиц. У себя в покоях он хранил все эти сокровища искусства втайне от непосвященных, боясь прослыть поклонником неверных христиан.
Особый интерес Баязид проявлял ко всевозможным достижениям европейской науки. Он продемонстрировал мне последнее свое приобретение, захваченное на одном генуэзском торговом судне, — часики, уникальные своей миниатюрностью. Он смотрел на сложный механизм и поражался изобретательности немецких мастеров, создавших это чудо.
Султан расспрашивал меня о моем доме, о его архитектуре и интерьерах, о моей библиотеке и коллекции картин. Я чувствовал, что ему нравилось говорить со мной, и сам он оказался интересным собеседником.
Прошло около двух месяцев моего заточения, когда Баязид решил еще раз испытать меня в бою и повелел участвовать в схватке с одним могучим янычаром по имени Селим, на счету которого было по меньшей мере пять сотен голов наших христианских собратьев. Этот великан пользовался особым доверием великого визиря и часто возглавлял отряды янычар, посылавшиеся покарать неверных подданных. Теперь мне предстояло столкнуться с ним в бою. Султан решил отдать мою жизнь на откуп Провидению: если я чего-нибудь стою, то сумею защитить себя; если нет — значит, так тому и быть, ведь я иноверец.
Мне предстояло новое испытание, ниспосланное Господом. Я загадал: если останусь жив, то рано или поздно встречусь с моей возлюбленной супругой. Поэтому ее образ я взял в ангелы-хранители и уповал на него всеми силами своей души.
Не гневайтесь, синьора, но на сем я вновь прощаюсь с Вами, и да хранит Вас Господь».
Абордажную команду на корабле возглавлял французский дворянин, настоящее имя которого никому не было известно. Команда называла его Щеголь. Манеры и костюм этого господина сразу бросались в глаза: синий, расшитый серебром костюм с позолоченными пуговицами; кружева на рукавах, белоснежное жабо и роскошная шляпа с золотой фанфаронкой, украшенная страусовыми перьями. У него были длинные каштановые волосы, голубые глаза, белоснежные зубы, нос с горбинкой, усики и изящные руки. Все это выделяло его среди пиратской публики.
В сражении француз проявлял редкостную отвагу. Клаудиа как-то отметила про себя, что таких виртуозов клинка ей еще не приходилось встречать. Пожалуй, даже Рене, со своей напористостью и храбростью, вряд ли мог противостоять мастерству этого опытного фехтовальщика. Со своими помощниками — двумя отъявленными головорезами — он врывался на борт неприятеля и расчищал дорогу остальным. В бою эти двое прикрывали Щеголя. С правой стороны — испанец Маноло — невысокий мускулистый крепыш. Он прекрасно владел необычным и страшным оружием — боевой дубинкой, с помощью которой мог управиться сразу с несколькими противниками. Слева Щеголя прикрывал здоровенный араб Абдул, вооруженный двумя кривыми ятаганами.
Когда-то Щеголь убил своего старшего брата, считая, что тот несправедливо разделил оставшееся после смерти отца наследство. Он подкараулил несчастного у сарая, где тот развлекался с деревенской девчонкой, запер обоих и поджег. Но рядом оказались свидетели, неплохо заработавшие позже на том, что рассказали эту историю родственникам и окрестным дворянам, жаждавшим мести. Щеголь был вынужден скрываться, и вскоре, в Марселе, он попал к пиратам, с которыми и промышлял по сей день. Дорога назад, во Францию, была отрезана для него навсегда.
— Отдайте эту красотку ребятам. Они будут очень довольны и благодарны вам. — Щеголь сидел на стуле посреди мостика, расправляя складки на кружевных манжетах.
— Прекратите, Щеголь! — Француз был единственным, кого Клаудиа называла на «вы» — как-никак дворянин. — Эта дамочка слишком многого стоит. Пока она на корабле, нам не страшна никакая эскадра. Сейчас она — наш ангел-хранитель, само Провидение послало ее нам.
— Что ты будешь с ней делать, когда мы окажемся на Джербе? — Рене начищал саблю. Клинок сверкал на солнце так, что Клаудиа невольно щурила глаза, глядя на него.
— Не знаю, Рене. До Джербы еще день пути.
Клаудиа действительно пока не знала, как поступить с Лукрецией, но понимала, что сестра Чезаре Борджиа на ее корабле — эта удача, которой непременно нужно воспользоваться.
— Мне кажется, мадам, вы недолюбливаете свою команду. Это не подобает командиру, — продолжал рассуждать Щеголь. — Конечно, эта дамочка — хороший товар, но она не станет хуже, если доставит радость команде. — Он подмигнул в сторону палубы, как бы беря себе в союзники пиратов, которые не слышали их разговора и занимались обычными своими делами — питьем рома и игрой в кости.
— Лукреция Борджиа — моя пленница, и я вправе делать с ней все, что считаю нужным, — заявила Клаудиа.
— Вы ошибаетесь, мадам. Она такая же добыча, как вино или золото, и принадлежит всей команде, — неожиданно повысил голос Щеголь.
— Послушайте, не отвечайте за всю команду. И вообще почему вы так обеспокоены судьбой этой дамочки? Мне кажется, вы недоговариваете чего-то.
— Рене, — Щеголь подошел к нему и по-дружески взял за локоть, — почему она командует нами?
— Потому что она — наш командир, Щеголь.
— И ты с ней? — Рене оттолкнул Щеголя.
— Мне кажется, мсье, вам не дает покоя приличная добыча, что свалена у нас в трюмах. — сказала Клаудиа. — Может, вы хотите выбрать другого капитана? Может, сами хотите стать капитаном?
— Это не мне решать, но, по-моему, Рене не годится для этого. Он слишком сентиментален и проводит все дни напролет рядом с командиром, как будто приклеился к ее юбке.
Рене схватился за саблю, но Клаудиа остановила его.
— А ты помнишь, милый Рене, почему погиб бедняга Краб? — продолжал Щеголь. — Он был храбрым пиратом, но пал не в бою, а от пули командира.
— Краб был слишком заносчив и получил по заслугам, — сказала Клаудиа.
— Прекрати, Щеголь, — Рене взял его под руку. — Неужели мы будем ссориться из-за этой сучки?
— Разве ты не видишь, Рене, что дело не в ней? Он просто хочет стать капитаном, причем именно сейчас, до прихода на Джербу, пока наши трюмы полны добра.
Щеголь отстранился от Рене, давая понять, что на примирение не пойдет.
— Земля! Эй, на мостике, я вижу землю, — закричали с мачты.
— Отлично. Я думаю, это известие успокоило вас, Щеголь. — Клаудиа складывала подзорную трубу и собиралась спуститься с мостика на палубу. — Будем считать, что этот разговор — недоразумение. Вы просто слишком утомились от долгого плавания.
Неожиданно Клаудиа почувствовала, что кто-то обнял ее сзади и шепнул на ухо:
— Быстрее в каюту, я должен кое-что сказать тебе…
Она обернулась и увидела удаляющегося Рене.
Команда готовилась спускать якорь. Все были радостно оживлены, предвкушая предстоящие развлечения.
— Сегодня я распотрошу парочку курочек. — Огромный пират по кличке Тюлень весь сотрясался от хохота.
— Пропью все! Вот будет вечерочек! Ненавижу этих черных арабов, обязательно подстрелю на Джербе хоть одного из них! — хвастался другой.
Квартирмейстер, отвечавший на судне за сохранность и дележ захваченной добычи, отплясывал на
