Все так же валил снег. Водитель остановил «дворники», и ветровое стекло уже через несколько минут было занесено. В машине установилась тишина. Где-то рядом с мягким шорохом проносились машины, слышались голоса прохожих.
Демину надо было принять решение — идти к Татулиной или же не стоит? Конечно, следуя всем законам и канонам, да и просто здравому смыслу, идти нельзя. Ведь он ничего не знает, к разговору не готов. Он не смог бы даже четко ответить на вопрос — что ему нужно от Татулиной. Кто-то уже ведет следствие, Татулин дает показания, где-то заполнены протоколы допроса свидетелей, справки, характеристики… Познакомившись со всеми этими материалами, поговорить с Татулиной можно гораздо увереннее. Но Демину нестерпимо хотелось повидать Татулину, побывать у нее на квартире, переброситься незначащими словами — иногда они оказываются самыми нужными. Да, он ничего не знает, но позиция полного невежды таит свои преимущества. Судя по рассказу Пересолова, Татулина принадлежала к тому типу людей, которым приятно видеть перед собой невежд, просвещать их с высот своей образованности и утверждаться, утверждаться хотя бы в собственных глазах. Ну что ж, подумал Демин, пусть она меня просветит, если найдет нужным. А кроме того, уже твердо решил он, нужны основания, чтобы вынести постановление о возбуждении уголовного дела — как того и требует столь любимая мною статья номер сто двенадцать.
— А знаешь, Толя,— медленно проговорил он,— я все-таки схожу к твоей подружке… Как ты на это смотришь?
— Оружие с собой?
— Авось! — рассмеялся Демин, чувствуя легкость от принятого решения.— Если через полчаса не вернусь — взламывайте дверь.
К подъезду он шел, не торопясь, наслаждаясь падавшим на лицо снегом, а может, попросту не замечая его. После неподвижной духоты машины воздух казался особенно свежим. Так же медленно, со спокойной раздумчивостью Демин поднялся по ступенькам к лифту, вошел в него, прикрыл дверь. А на девятом этаже, ощущая готовность к разговору и легкое нетерпение побыстрее увидеть Татулину, он подошел к шестьдесят седьмой квартире и позвонил. И почти сразу сверкающая точка глазка, врезанного в дверь, померкла — кто-то внимательно, ему даже показалось, что затаив дыхание, рассматривал его. Демин оставался невозмутимым, хотя ему очень хотелось подмигнуть этому стеклянному глазу. Наконец мягко щелкнули тяжелые зажимы замков, дверь приоткрылась, и он увидел крупное, расплывшееся лицо, маленькие настороженные глазки, нечесаные волосы. Татулина, видно, еще не остыла после разговора с Пересоловым, и лицо ее было в красных пятнах.
— Простите, пожалуйста,— начал Демин.— Здесь живет Григорий Сергеевич Татулин?
— А вы кто такой будете?
— Моя фамилия Демин. Я работаю следователем.
— И что же вам нужно от Татулина?
— Я бы хотел видеть Григория Сергеевича… Мне надо поговорить с ним.
— На Бутырке Григорий Сергеевич! — вдруг тонко выкрикнула женщина.— Надеюсь, следователи знают, что это такое?! Они должны знать, что Бутырка — это не Сочи!
— Он на Бутырке?! — ужаснулся Демин и понял, что это получилось у него неплохо, потому что Татулина, поколебавшись, все же пропустила его в квартиру.
Демин снял заснеженную беретку, отряхнул ее и повесил на вешалку. Затем как бы в растерянности прошел в переднюю и, продолжая отступать, пятиться, оказался в большой комнате. Он сразу понял, что здесь совсем недавно произошли большие перемены. Светлые квадраты на стенах ясно говорили о том, что, может быть, всего неделю назад мебели в комнате было гораздо больше. Яркие пятна поменьше, в полутора метрах от пола свидетельствовали, что здесь висели картины, и уж если сочли за лучшее их убрать, это были вовсе не репродукции, очевидно, висели подлинники. А на одной стене он заметил целую россыпь небольших прямоугольников. Иконками, видно, тоже баловался Григорий Сергеевич, подумал Демин.
— Вот мои документы,— он показал удостоверение.— Но я к вам совсем по другому делу… Понимаете, у одной девушки большие неприятности, а она знала Григория Сергеевича… Вот и хотелось бы поговорить с ним…
— Ах, вот оно что! — Татулина медленно поднялась со стула, тяжело распрямилась. Видно было, что слова Демина всколыхнули в ней что-то болезненно уязвимое.— Так, говорите, у вашей девушки неприятности? И вы сразу к Григорию Сергеевичу? Так? Помогите, мол, Григорий Сергеевич, у моей девушки неприятности, да?
Вначале Демин растерялся, не поняв возмущения Татулиной. Но когда она закончила фразу, он облегченно вздохнул — все встало на свои места.
— Я вовсе не хотел сказать, что речь идет о моей девушке… Дело в том, что я до недавнего времени не знал даже о ее существовании…
Но Татулина его не слышала.
— Вот так всегда! — проговорила она, подняв голову к потолку и закрыв глаза, словно бы взывая к каким-то высшим силам, к высшей справедливости.— Вот так всегда! — четко повторила она, и Демин увидел, что на него в упор смотрят два маленьких, горящих ненавистью глаза.— Вот так всегда! — в третий раз повторила Татулина и устремила указательный палец куда-то в прихожую, показывая, очевидно, всех, кого вспомнила в эту минуту.— Когда у кого-то неприятности, все бегут к Григорию Сергеевичу! А когда неприятности у Григория Сергеевича, все бегут от него, как от заразы! Вот вы! У какой-то девушки неприятности, а вы уже здесь… И правильно. Все так делали. И никто не уходил из этого дома, не утешившись, никто не уходил без помощи!
— А что с ним случилось? — спросил Демин.— За что его арестовали?
— За то, что добрый! За то, что всегда стремится помочь каждому,— она снова показала в прихожую,— каждому, кто нуждался в его помощи! За то, что не было для него плохих людей, он всех считал хорошими и всем помогал. Нет, он не был богатым человеком, и, судя по всему, ему никогда не быть богатым, но если у него заводилась лишняя копейка, всегда находился прощелыга, который приходил за этой копейкой и уносил ее с собой. А теперь, когда Гриша на Бутырке,— последнее слово Татулина произнесла с неподдельной дрожью в голосе, чувствовалось, что само слово «Бутырка» олицетворяет для нее предел несчастья, которое только может случиться с человеком.— Теперь, когда он на Бутырке, эти прощелыги сидят дома среди хрусталя и ковров и смотрят цветные передачи о фигурном катании… И смеются над ним, потешаются над его доверчивостью… Если только они его вспомнят, конечно…— Татулина всхлипнула и посмотрела на Демина сквозь выступившие слезы. Она их не смахивала, не вытирала, она хотела, чтобы он видел ее горе.
— Ну, что вы, вряд ли можно смеяться над такими вещами,— неуверенно проговорил Демин.— Все- таки друзья… За что же все-таки арестовали вашего сына?
— А! — Татулина досадливо махнула рукой.— За валюту замели!
Демин не мог не заметить, что Татулина не чурается жаргонных словечек и знает, очевидно, не только это «замели».
— Валюта? — переспросил он, сразу вспомнив синий прямоугольничек итальянской лиры, который выпал из книжки Селивановой.
— А! Попросила его одна, прости господи, дама продать несколько долларов, потому что ей, видите ли, кушать нечего! Представляете себе даму, которая продает доллары, потому что ей нечего кушать? — Татулина презрительно хмыкнула.— И он согласился. А теперь, когда она уже имеет, что кушать, имеет на чем спать и с кем спать, хотя в этом у нее никогда недостатка не было, он сидит на Бутырке и размачивает сухари в железной кружке.
— А эту женщину тоже задержали?
— Не смешите меня! — поморщилась Татулина.— Ведь он из порядочности даже назвать ее не решается. Она доверилась ему, и Гриша не может обмануть ее доверие. Скажите, разве он не святой человек?
— А кто эта женщина? — наивно спросил Демин. Он даже не надеялся на успех, прекрасно понимая, что все сказанное прокручено не один раз не одному слушателю и толстуха не так проста, как хочет
