филистимлянина'. Голос помазанника Бога Но вот настало время Давиду открыться. Глаза всего Израиля устремлены на поединок между Давидом и Голиафом. Давид - это уже не молодой пастух, это меч Израиля, гордость его. И у этого меча две стороны: одна - чтобы дать правильный ответ богохульствующему, а другая - чтобы его убить. Теперь все увидят разницу между сыном Орпы, вернувшейся в поля Моава, и сыном Рут, вернувшейся в Бейт-Лехем. Теперь Давид говорит, что это не он сам, это Божественный Дух говорит через него. Вначале Давид думал: 'Я покончу с филистимлянином и вернусь к овцам моего отца в пустыню'. Но Бог не разрешил ему возвращаться. Давид должен был теперь пасти Его народ, Израиль. Настало его время быть царем. И вот Давид стал царем, но его слава еще не полностью открыта. У него еще много врагов, его прежняя 'вина' еще не забыта, его происхождение все еще обсуждается. 'Кражи', которые он не совершал, но возвращал, все еще припоминаются ему. Настало время Давида быть царем, но не для всех сынов Израиля пришло время признать Давида своим царем. Чаша горя Давида еще не переполнена. Он не нашел еще вторую жемчужину, потерянную в Аммоне его отцом Авраамом. Этой жемчужиной была Наама- аммонитянка (жена Шломо, сына Давида). Она была так же важна для царства, как Рут-моавитянка. Но и тогда вся мера величия Давида не будет открыта. Она будет открыта полностью в дни его потомка Мессии, сына Давида, который придет скоро, в наши дни. День Давида Праздник Шавуот - это и йорцайт (годовщина смерти) царя Давида. Поэтому в диаспоре принято во второй день Шавуота собираться в синагоге - в память о смерти Давида. Читают всей общиной Книгу Псалмов, зажигают поминальные свечи. В некоторых общинах зажигают 150 свечей в соответствии с количеством псалмов в Книге Псалмов. В святом городе Иерусалиме принято приходить к месту, где, как традиционно считается, погребены цари из Дома Давида, и вспоминать заслуги Давида перед Израилем.
'Религиозная философия'
Рабби Йосеф Соловейчик
Человек Галахи
В 'человеке Галахи' мы видим две противоречивые сущности; два несходных образа воплощаются в его душе. С одной стороны, он далек от обычного 'человека веры', как Восток от Запада, и во многом похож на прозаического человека знания; с другой стороны, он - человек Божий, онтологические взгляды которого посвящены Небу, а представления о мире питаются от сияния Шехины (Божественного присутствия). Поэтому его сознание с трудом поддается анализу с помощью методов дескриптивной психологии и современной философии религии, применявшихся к 'человеку веры' в обычном понимании. 'Человек Галахи' являет собой оригинальный, даже странный образ, непривычный для исследователей религий. И если современная психология даже обычного 'человека веры' считает личностью противоречивой, борющейся со своим сознанием, разрываемой противоположностями, тем более это верно для 'человека Галахи'. Чем-то он похож на 'человека веры', чем-то - на 'человека знания', но как целое он совершенно отличен от них обоих. 'Человек Галахи' антиномичен по двум причинам: 1) глубоко в нем коренится душа 'человека веры', страдающая от противоречий; 2) он также обладает душой 'человека знания', отвергающей все стремления души 'человека веры'. Однако наличие борющихся начал не приводит к образованию нестойкой смеси разнородных ингредиентов, которая повлекла бы распад и увядание. Напротив, из противоречий и антиномий вырастает в сиянии и святости новая индивидуальность, душа которой очищена в горниле сомнений и внутренних споров и переплавлена в огне духовных дисгармоний до степени, недостижимой для 'человека веры'. Благодаря тому, что единению души предшествовала глубокая расщепленность, ей удается иногда достичь такого совершенства, которое по своей красе и великолепию несравнимо с уровнем, достигаемым простой цельной личностью, не испытавшей мук духовных противоречий. 'По усилию - награда' (Авот 5:23) и по степени расщепленности - единство! Духовный синтез 'человека Галахи' характеризуется гармонией и совершенством; ведь разрыв коснулся самых потаенных глубин его сущности. Наша цель в этой статье - проникнуть в строение души 'человека Галахи' и точно определить природу 'необычного и странного' существа, открывающегося миру из тесных 'четырех локтей Галахи' (Берахот 8а), с руками, испачканными 'оболочкой и последом' (Берахот 4а) (неэстетичными деталями практического соблюдения Закона). Чтобы достигнуть этой цели, однако, нам надо начать с наброска сравнительного описания онтологических взглядов 'человека веры' и 'человека знания', т.к. из их отличий и противопоставлений мы придем к пониманию природы 'человека Галахи', мастера талмудической диалектики. Сколь отличны подходы 'человека веры' и 'человека знания' к миру Святого, да будет Он благословен! Когда человек знания наблюдает Вселенную и наполняющее ее (Псалмы 50:12), всматривается в великое и возвышенное бытие, он жаждет постичь его, раскрыть его свойства. Стремление человека знания открыть тайну мира и разрешить загадки сущего. Когда человек знания всматривается в космос, он наполняется одной великой страстью - жаждой понимания, анализа и объяснения. Он желает разрешить проблемы познания сущего и стремится развеять облако тайны, сгущающееся над порядком явлений и событий. Человек знания не терпит сумерек, намеков и тайн вокруг бытия. Он желает твердых установлений, формулировок, закономерностей и законов, устранения тьмы чуда и внезапности, непредвиденного и непонятного в сущем. Человек знания устанавливает порядок мироздания, построенный на принципах причинности и закономерности. Напротив, когда человек веры предстает перед миром Святого, да будет Он благословен, и всматривается в него, он не стремится свести тайны мироздания, к элементарному явлению, которое способен постичь любой новичок; наоборот, желание его - подчеркнуть таинства сущего - mysterium tremendum, усугубить ощущение тайны сотворенного. Он всматривается в скрытое не для того, чтобы разгадать его, и изучает непостигнутое не для того, чтобы получить награду - разъяснение. Это не означает, что человек веры предпочитает хаос совершенному творению, или что он отдает предпочтение миру в его первобытном становлении (Маасе Берешит) и вносит в мир неупорядоченность. Не дай Бог! Также и он стремится к закономерности и упорядоченности, определенности и необходимости; но для человека веры открытие закона и установление порядка и причинности в сущем только усиливают и углубляют проблему и тайну. В то время, как человек знания, установив господство причинно-следственных связей в природе, считает свою задачу выполненной, человек веры не удовлетворяется 'совершенством мира, управляемого законом', так как сама суть существования законов есть загадочная таинственность и таинство. Познание, согласно философии человека веры, есть постижение чуда и сверхъестественного в самих законах бытия. Из этого характерного подхода человека веры к бытию вытекает следующий вывод: человек веры не принимает никакого онтического монизма. Для него реальность не единообразна и одноцветна, а плюралистична, многослойна, многоступенчата и многостадийна. Оптический плюрализм есть основа мировоззрения человека веры. Когда он обращается к миру, чтобы познать и оценить его, он ищет в бытие реальном и телесном следы Высших Миров, которые все - благо, бесконечность и вечность. Наш мир есть лишь бледное отображение другого мира. Человек знания совершенно не интересуется бытием, выходящим за рамки закономерностей, и он не питает никаких чувств к сущему вне ощущений, научно непостижимому, так как его цель - законность, а законность всегда заключена в рамки реальности. Объект его внимания ограничен совокупностью физических и психических феноменов. Человек веры, напротив, выходит за рамки конкретной реальности и бытия, данного лишь в контексте научного опыта, и входит в высшие сферы. Отзвуки тоски человека веры по Высшему бытию слышны иногда в мире науки и позитивного знания. Платоновский мир идей как парадигма истинного бытия (парадеигмата) и реальный мир как бледное отражение сущего; восхождение в онтологической теории Аристотеля от первичной материи, которую невозможно описать, к чистым первоформам; умозрительный космос в системе Филона Александрийского: концепции эманации и цепочка порождающих друг друга миров у неоплатоников; бесконечная субстанция с бесконечным множеством атрибутов, с одной стороны, и, с другой стороны, только двумя известными нам атрибутами - протяженностью и мыслью, в философии Спинозы; явление (феномен) и абсолют (ноумен) в кантианстве; возрождение дуализма сущности и существования, столь характерное для арабской философии и христианской схоластики, в философии Гуссерля и Шелера; современная метафизика, стремящаяся проникнуть в абсолютное бытие; все школы эпистемиологического идеализма, подчиняющие бытие сознанию и мысли, во всем разнообразии их форм от Беркли до Германа Когена; концепция абсолютных ценностей, завоевавшая себе важное место в современной этике и эпистемиологии и т.п., - все это есть проблески религиозной мысли, стремящейся к своему Создателю. Душа, полная религиозных устремлений, блуждает подчас на тропах секулярного познания. Эти устремления не ограничиваются только сферой размышления и абстрактной философии, но прорываются сквозь ограду теорий в область практики и практических приложений. Поиск трансцендентного превращается в нравственный принцип, в огненный столп, озаряющий дорогу перед религиозным
