права награждать его таким званием за стрельбу по каскам.
— Сговорились и выдумали каких-то фрицев, — обиделся он.
— И ты выдумай, — обрадовался я, решив, что теперь-то он понял, в чём дело.
— Выдумывайте сами, — сказал он обиженно.
— Пальнём-ка ещё, — предложил я.
— Я не хочу, — сказал Толик.
— Вот за это мы тебя не любим, — сказал Вовка, — вечно увиливаешь, какой ты Герой.
— А если буду — наградите?
— Торгуется, как на базаре, — сказал Вовка, — да ну его. Герои не ради наград совершают свои подвиги, пора бы знать.
— Я вам патрон дал, а вы…
— Где это слыхано, чтобы за патрон званием Героя награждали?
Он вдруг надулся, стал красный.
— И не надо! Всё у вас ненастоящее, и звёздочка у вас ненастоящая, а у меня патрон настоящий!
— Ты звёздочку не тронь, — сказал я. — Не наша это звёздочка. Ничья. Не Вовкина и не моя.
— Чья же это звёздочка? — таращил глаза Толик.
— Не твоего ума дело, — сказал я и спрятал звёздочку в коробку.
— Вот народ, ну и народ! — замахал Толик руками. — С таким народом лучше не связываться.
— Мы народ отчаянный, — сказал я, — с нами лучше не связываться.
— Ну и оставайтесь, — обиделся Толик, собираясь уходить.
— А патрон-то остался? — крикнул я, и Толик тоже остался.
Я вынул патрон из карабина, но Вовка у меня его выхватил.
— Тяжёленький… — сказал он, подбрасывая патрон на ладони.
— А вдруг он холостой, — сказал я, — мало ли что тяжёленький. Может, он учебный или ещё какой.
Попробовали вытащить пулю, но нам не удавалось.
— Минуточку, — сказал я, — давайте-ка его сюда. Мы его сейчас проверим.
— Ты куда? — крикнул Вовка. Но я уже был в кухне. Положил патрон на железную подставку. Зажёг газ. Ничего с ним не случалось. Лежал себе и грелся, и я перевернул его, чтоб он погрелся с другой стороны, а остриё пули направил на чайник. Пусть в чайник, не в меня.
Сел на стул возле плиты.
— Чего ты там делаешь? — закричал Вовка.
Я смотрел на патрон. Ничего я не делаю, сами-то они чего там делают. Подсунул нам Толик холостой патрон, без всякого сомнения. Не может боевой патрон так спокойно на подставке жариться.
Звал меня Вовка. Они там чему-то смеялись, а я смотрел на патрон.
Как вдруг дверь стала медленно открываться, от ветра что ли, и я бросился её закрыть.
Вошёл Павел. В это время раздался грохот, а потом звон в ушах, и будто зазвенели вдалеке колокольчики. Настоящий взрыв!
Влетели Вовка с Толиком, Павла даже не заметили.
— Бабахнуло… — сказал я.
Они бросились осматривать стены. На железной подставке порядочная вмятина. Стены в дырках — гильза в куски разорвана. Кругом осколки гильзы.
— А где пуля? Куда пуля делась? — орал Вовка, ползая по полу.
— Не знаю, — сказал я. Колокольчики всё ещё звенели у меня в ушах.
— Не в тебе ли она сидит? — сказал Павел, и ребята стали щупать меня, осматривать.
Я так перепугался, что слова сказать не мог.
— Но где же она, где?
— Посмотрите в чайнике, — наконец сказал я, — нет ли её в чайнике?
— В чайнике нет.
— И дырки нету в чайнике?
Толик с Вовкой повертели его, осмотрели, пощупали — дырки нет, пули тоже нет.
— Может быть, она во мне? — сказал Павел.
Мы с ужасом смотрели на него. Вдруг он ранен… Сейчас упадёт…
Мы кинулись к нему, но Павел отстранил нас:
— Патроны ещё есть? Чувствовал — неладное затеяли, да так оно и вышло… — и стал осматривать квартиру.
Патронов у нас больше не было, и мы ему об этом сказали.
Павел вытащил затвор из карабина, положил в карман. Надел нам на головы каски. Каска съехала мне на глаза, но я не шелохнулся, и ребята застыли, стояла мёртвая тишина. Он постучал по каскам на наших головах — головы глухо зазвенели — и своей хромающей походкой пошёл от нас прочь с нашим затвором, не хотел он больше с нами говорить.
Я поплёлся за ним, а он даже не повернулся.
— Всё равно, если сунутся немцы, встретим их шквальным огнём! — заорал я в отчаянии, поняв, что нам уже не вернуть затвор, и не совсем понимая, каким образом откроем мы шквальный огонь. — В крайнем случае, подложим под дом мину и взорвёмся вместе с врагами!
В страхе попятились от двери старушки Добрушкины, как будто вот-вот должен произойти взрыв. Им- то что здесь надо?
Дверь так и осталась открытой, скрипела на ветру, — никто из нас не закрыл её.
— Что он мелет?! — закричали старушки. — Он хочет нас взорвать! Держите его и не отпускайте ни в коем случае!
— Пока всё обошлось, — успокоил их Павел.
— Но когда нас взорвут, будет поздно! — сказали старушки.
— Здорово ты был бледный, когда мы вбежали, — сказал Вовка, когда старушки ушли.
— Внезапно бахнул, — сказал я, — от внезапности.
— Но где же пуля?
— Нет, нет, во мне её нет… — пятился я.
— Интересно, — сказал Вовка.
Мы пересмотрели в кухне все углы, исследовали и передвинули в кухне всё, что было возможно, порылись в мусорном ведре, но пули нигде не было.
— Давайте-ка все отсюда, — сказал я ребятам. Они чуть в касках не ушли, до того разволновались. И я каску не снял. Мы вместе вдруг о касках вспомнили и сняли их почти одновременно.
— Сам звал, а сам гонишь, — обиделись ребята.
— Звал, звал… ну и звал… скоро мама придёт…
— Испортил всю квартиру, мама тебе покажет! — сказал Толик.
Я толкал их к двери, а они упирались.
Грозили нам костлявыми длинными пальцами старушки Добрушкины, заслонив проход на лестнице и не давая пройти Мирзоян. Выскочили братья Измайловы из своей квартиры.
— Уйдём-ка отсюда поскорей, — сказал Толик, — человека, раненного на войне, чуть не убили, это же страшно подумать!
— Твоим настоящим патроном! — подначил его Вовка.
— Да если бы я знал, — сказал Толик, — никогда бы… в жизни никогда бы таким дуракам патрон не принёс.
Он с силой захлопнул дверь. Оставшись один, я ощупал себя всего и долго вертелся перед зеркалом, вспоминая слова Павла «пуля дура».
Я вспомнил про газеты…
… В газетах сообщалось, что немцев остановили под Моздоком, а это значит: не придётся мне теперь ложиться у порога с карабином, не появятся фашисты в нашем городе, не удастся мне с врагом сразиться…
