Я вызвал Мишеля.
– Бриганд Мишель, – сказал я, – 'квашня'.
В этот момент верхушка кучи зашевелилась, дрогнула, и я разглядел некое подобие сомкнутых ресниц, рта… вдавленного носа.
– Уходи, – тихо посоветовал Мишель, – поворачивайся и уходи… Может, успеешь.
И тогда я увидел распахнутый глаз 'квашни'. Глаз был насмешлив. И мне захотелось, чтобы меня ударил Мишель, чтобы меня оскорбил и унизил Пауль, только бы не видеть этот насмешливый победительный взгляд 'другого'.
'Квашня' глядела на меня, будто втягивала меня в жадно хлюпающую кучу, бесформенную, мягкую, живую, но живую 'другой', нимало не похожей на мою, жизнью.
И я понимал, что я ненавистен и отвратителен ей всем своим видом, строением всего своего тела – как и она мне…
Я чувствовал, что так же, как мне, ей хочется прихлопнуть, уничтожить ненавистное, 'другое' существование.
Я видел, как издевательски улыбался человеческий, совершенно человеческий глаз, будто для издевки вставленный, ввинченный в расплывшуюся, подрагивающую зеленую кучу.
'Квашня' знала, что убьет меня, и глаз ее усмехался, огромный, он вбирал меня целиком, всего. В его зрачке, как в кривом зеркале, я видел собственное нелепо изогнутое отражение.
– Сука! – заорал я, скинул огнемет и, не целясь, выпустил в 'квашню' струю огня.
Тело 'квашни' как-то булькнуло, зашипело, проглатывая огонь.
Глаз ехидно сощурился, довольный результатами опыта; лопающиеся пузыри запенились на куче. И тотчас, точно по сигналу, из центра 'квашни', раздирая мягкую пузырящуюся плоть, вырвалась, будто выстрелила, выброшенная неведомой силой, может быть – болью от огня, огромная, сухая и костистая рука человека? – нет, не человека, – иссохшего, изголодавшегося великана.
Я не мог отвести взгляд от длинных острых пальцев, тянущихся к моему лицу.
Один из пальцев загнулся наподобие рыболовного крючка и…
Глаз, глаз!.. Аа! Мне показалось, что вместе с глазом 'квашня' выдирает у меня и мозг. Я оглох от боли и от собственного крика. Только боль и зрение. Моя боль видела подрагивающую от удовольствия, чуть не растекающуюся от блаженства 'квашню', и веселый издевательский глаз, и прямую, как остановившийся выстрел, руку, тянущуюся, втыкающуюся в булькающую отвратительную плоть.
Боль не прекратилась, но я увидел, как сноп огня вырвался из вершины 'квашни', как погас и слился с зеленой кучей глаз, как рука обмякла и обдрябла, отвалилась от моего недоисковерканного лица, как 'квашня' растеклась зеленой иссыхающей лужей.
Боль не прекратилась, но я стал различать звуки.
Валентин Аскерханович подхватил меня под плечи:
– Ббте, Пародист, – испуганно бормотал он, – Ббте, живой?
Я коснулся пальцем выжженного глаза, пустой кровоточащей глазницы и ответил:
– Меня зовут Джек Никольс.
– У, – обрадовался Валя, – живой. Счас, счас, погоди, Пауля вызову… Погоди, Ббте, счас Пауль придет, эмульсией промоет, – Валя бесперывно нажимал кнопочку в своем черном ящичке, – Ббте, – он усадил меня возле каменного сверкающего куста, – если совсем худо – ори… Ори, матерись… Счас санинструктор придет, счас. О! Мишель бежит. Ми…
На секунду я потерял сознание. А может быть, мне показалось, что прошла всего секунда, так бывает после беспробудного сна, когда тебе становится ясно, что милосердные боги, сжав несколько часов в секунду небытия, показали тебе, что такое смерть, от которой ты на время избавлен. Я увидел руку Мишеля, закатанный до локтя рукав гимнастерки; я увидел ножевой разрез на руке Мишеля, из которого хлестала кровь. Валя мочил в крови бинт и протирал мне глазницу.
– Гляди, – сказал он Мишелю, – Пародист очухался.
– Все равно, – буркнул Мишель, – лей не жалей. Помнишь, как Леньку Ричард вылечил?
– У, – не прекращая своего занятия, – сказал Валентин Аскерханович, – еще бы не помнить. Ленечка был весь в кровищи.
– Встать сможешь? – угрюмо обратился ко мне Мишель.
Я кивнул.
– Ну, попробуй.
Я оперся о камень рукой и поднялся. Пол уходил у меня из-под ног, кренился. Меня вырвало.
– Молодец, – похвалил Валентин Аскерханович, – первое дело – поблевка – после того, как 'квашня' поцеловала.
– Заблевал бы мундир, – объяснил Мишель, – я бы тебе второй глаз выбил.
Говорил он вполне беззлобно, пока Валя перевязывал ему руку.
– Идти сам сможешь?
Я не мог ответить. Я пытался сохранить равновесие. Мир, пещера кружились вокруг меня.
– Сможешь? – повторил свой вопрос Мишель.
– Не… знаю… не уверен, – выдавил я.
– Ббте, Пародист, – дружелюбно сказал Валя, – надо идти… Хочешь, я твой огнемет понесу? По 'светящейся' надо идти… Нам следить надо, понимаешь? И так здесь торчим. Дойдем до темных, я тебя на закорках понесу. А тут надо идти… Мишель – впереди. Я – сзади… Ты – посередке. Пародист, понял?
– Я – Джек… – начал было я.
– Я ему точно сейчас глаз выбью, – буркнул Мишель, – давай огнемет Вальке и топай… Вызывай Пауля, – обратился он к Вале.
– Я все время вызываю, – виновато сказал Валентин Аскерханович, – да он не отвечает…
– Да что, – голова у меня перестала кружиться, такого залпа отборной ругани я не слышал даже здесь, в пещерах.
Из-за камня метнулся 'стрекозел', и Валентин Аскерханович едва успел подсечь его струей из огнемета.
– Спекся, – добродушно сказал он. – тебя послушать приходил…
– Все! – выдохнул Мишель. – Хватит! Пошли!
Мы пошли. Впереди себя я видел только спину Мишеля и время от времени тугие полосы белесого огня, которым 'отпетые' рассекали пещерных хищников.
Несколько раз я падал и терял сознание. Валя поднимал меня.
Глава двенадцатая. Санчасть
Я смотрел на огромную дверь санчасти в беленой стене.
Дверь напоминала ворота, а изукрашена была, будто дверца буфета. Особенно меня заинтересовало одно украшение: всадник на коне, прокалывающий копьем извивающегося от муки огромного крылатого змея.
– А змейка, – сказал Хуан, проследив мой взгляд, – между прочим, змейка – тоже человек, тоже есть хочет, и косточки у нее так же болят…
Хуан оставил скрюченного в три погибели Пауля – (Мишель ему поднес все же слишком сильно, не насмерть, конечно, но где-то близко) – подошел к двери и подергал за завиток прямо под копытом коня, топчущего змея. Завиток должен был изображать то ли траву, то ли цветок, то ли обрывки неба, слипшиеся в тучу, поскольку совершенно непонятно было, где происходит убийство, изображенное на двери, – на земле, на небе или под землей.
За дверью раздался мелодичный приятный звон.
Дверь растворилась, и в образовавшийся проем высунулась востроносенькая кудлатая седая головенка.
– Какими судьбами! – перед нами стоял небольшого росточка, худенький, подвижный человечек. –
