Какими судьбами! Ба, ба, ба. Пауль, что с вами, дитя мое?
– Что Пауль, Фарамунд Иванович, – сказал Хуан, – вы поглядите, что с новеньким сделалось!
– Ай-я-яй, – запричитал Фарамунд Иванович так, точно он только сейчас меня увидел, – беда, беда, вот беда.
Он подскочил ко мне, оставив полуотворенной дверь; в ее проеме я увидел длинный, блистающий белизной коридор.
Фарамунд Иванович холодным пальцем провел по моей обожженной глазнице и присвистнул:
– Ого. Это ж на какой сучок вы так напоролись, юноша?
Валентин Аскерханович бодро доложил за меня:
– Ему 'квашня' дырку проковыряла.
Фарамунд Иванович покачал головой:
– Да я вижу, что 'квашня'. Как зовут тебя, воин?
– Джек Никольс, – отрапортовал я, – рядовой третьей роты.
– Даа, – протянул Фарамунд Иванович, – ну, счастлив твой бог, Джек Никольс. Сейчас животных позову. Лежи и не рыпайся. Если от 'квашни' вырвался, то животных стерпишь.
Фарамунд Иванович растворил двери пошире, и я увидел черный старомодный телефон на небольшой канцелярского вида тумбочке.
– Фарамунд Иванович, – тихо позвал Пауль, – а вы меня не осмотрите, боль, понимаете, зверская. У меня копчик, надо полагать, сломан…
Фарамунд Иванович поморщился недовольно и махнул рукой, мол, не мешай, сейчас разберемся.
– Алло, – сказал он в трубку, – Катенька. Очень хорошо. Пошлите к пятому подъезду Степу и Колю с носилками. Да… И Степа должен вылизать. Как язык сухой? Катенька, вы меня изумляете. Ну, дайте ему выпить что-нибудь. Ну, Катерина Сергеевна, ну, как можно? Нет. Не пива. Пива ни в коем случае. Вот… 'Ркацители'. Да… 'Ркацители' – хорошо. В меру… Ждем.
Фарамунд Иванович положил трубку, оглядел всех нас.
– Так, – сказал он, – Пауль, ты сам до пятой палаты дойдешь?
Пауль отрицательно покачал головой.
Фарамунд Иванович вздохнул:
– Ох, ну прямо беда с вами. Хорошо, пускай тебя… – Фарамунд Иванович пощелкал пальцами, припоминая.
– Хуан, – подсказал Хуан.
– Да, – с облегчением сказал Фарамунд Иванович, – пускай тебя Хуан отведет. Ты ему объяснишь, как, какими коридорами идти. Тэкс. А вы, – он обратился к Вале, – юноша, можете идти.
Валентин Аскерханович отдал честь и сказал:
– Фарамунд Иванович, к вам в коридор ворон упал.
Фарамунд Иванович развел руками:
– А я что могу поделать? Это, юноша, еще не самое страшное. А вот когда 'квашня' вылупилась у четвертого подъезда – вот это было…
– Ага, – обрадовался Валентин Аскерханович, – я помню, помню… Всех подняли по тревоге – и вперед…
– Юноша, – поморщился Фарамунд Иванович, – вы своими боевыми воспоминаниями потом поделитесь с самозабвенно внимающими вам слушателями, сейчас ступайте, ступайте, нечего вам на Степу с Колей любоваться. Только одноглазого к стеночке прислоните, чтоб не сполз – и до видзення, до видзення…
Валя подтащил меня к стене и аккуратно прислонил.
– Стой, не падай, – объявил он мне, легонько постукал по плечу, будто хотел удостовериться – не шлепнусь ли я в самом деле, и удалился.
Степа с Колей появились довольно скоро.
Это оказались два двуногих, одетых в белые халаты, длинномордых ящера. Они тащили носилки, при этом один из ящеров, по-видимому Степа, гундел и напевал что-то веселое, но непонятное.
– Так, – Фарамунд Иванович потер руки, – Степинька с Коленькой хорошие носилки притаранили? прочные?
Степинька и Коленька почти одновременно развели лапы, мол, какие могут быть сомнения? А Коленька, тот даже продундел-прогундосил, не разжимая пасти, – и страшно было видеть, как человечьи слова бьются в горловом отвислом мешке рептилии.
– Фарамунд Иванович, прочнее некуда.
– Ладно, ладно, – проворчал Фарамунд Иванович, – знаю вас, чертей, некуда! Не 'некуда', а 'некогда'. Схватили, небось, первые попавшиеся. Ставьте на песок.
Степа с Колей опустили носилки.
– Попробуем ваше 'некуда', – пробормотал Фарамунд Иванович, и улегся на носилки, – поднимай! – прказал он.
Степа с Колей медлили. Фарамунд Иванович поднял голову и поглядел на двух санитаров-ящеров в недоумении:
– Я не понял? В чем заминка? Вира…
– Кажется, – забулькал, захрипел горлом Коля, это называется 'майна'.
– Какая разница, – рассердился Фарамунд Иванович, – майнавира, я не грузчик какой-нибудь, не такелажник портовый, я – врач! Представитель самой гуманной!.. Словом, поднимайте!
Степа и Коля разом взялись за ручки носилок и рванули вверх.
Раздался треск. Полотняное дно носилок не разорвалось – оно взорвалось под тяжестью Фарамунда Ивановича.
К моему удивлению, он не особенно рассердился.
– Ах вы остолопы, – нежно произнес он, – очутившись на песке, – ну совсем от рук отбились. На всю санчасть один серьезно покалеченный – и с тем справиться не можете. Мышей не ловите!
Степа загундосил нечто нечленораздельно-оправдательное, а Коля только лапами развел, мол, и на старуху бывает проруха.
– А ну, марш за новыми! Стооп! – закричал на дернувшихся было с места ящеров Фарамунд Иванович. – Стоп. Парню совсем хреново. Эвон как по стенке ползет. Действуй, Степа. Авось дождется носилок.
Меня тошнило. Пол уходил из-под ног. Я словно бы падал, падал и не мог упасть.
Я понимал, что конец падения, дно будет означать попросту смерть, и почти не боялся этого. Мне было все равно.
Степа положил лапы мне на плечи и встряхнул меня, прижал к стене. На мгновение я перестал видеть, а потом увидел все с внезапной жестокой ясностью: отвратительное чудовище, стоящее прямо передо мной, остромордое, вислогорлое, и за его спиной – ярко освещенная площадка, коридор со свисающими гроздьями люстр…
Пасть Степы чуть разжалась, и в тоненькое отверстие, похожее на трубочку для свиста, выскользнуло тугое безжалостное жало. Оно воткнулось, вонзилось в выжженную глазницу. Я завопил от боли и омерзения. Нечто разрывало, раздергивало мне глазницу. Сквозь шум боли я услышал, во-первых, крик Фарамунда Ивановича: 'Молодец, молодец, так и смотри, не жмурься! Умница. Терпи!' (а я и не жмурился. Я смотрел, я не мог не видеть вздрагивающее, глотающее горло рептилии. Я не мог заставить себя не смотреть на это горло…), и во-вторых: 'Колька! Рысью за носилками! Рысью…' Я видел ненависть и омерзение, стоящие в глазах Степы, и понимал, что это – мои ненависть и омерзение. Я понимал, что он высасывает из меня яд 'квашни', но не мог почувствовать к этому существу ничего, кроме отвращения. И будто подтверждая мое отвращение, Степа, резко убрав, выдернув жало из моей глазницы, с силой врезал мне лапой по лицу. Я упал, ткнулся в утоптанный песок.
– Эт-то что за номера? – услышал я голос Фарамунда Ивановича. – Что за истерики? Прекратить! Что сказано? Хороший, хороший… Суп… Супчику дам…
Я с трудом поднялся и увидел, что Фарамунд Иванович оттаскивает за лапу трясущегося Степу.
– Иы, иы, – выл Степа, – иы.
Из глаз у него катились слезы. Все вместе напоминало вполне человечью истерику.
– Все, все, – Фарамунд Иванович гладил Степу по вытянутой крокодильей морде, – сейчас отнесешь
