ночью дрыхни, но утром чтоб, чтоб… – Мишель помотал головой, – ячеечка была заделана.
– Ешь, – предложил Валентин Аскерханович, – Мишель, ты так развоевался, охолони маленько. Пожуй. Одноглазый, ты тоже…
– Смотрю я на вас, 'северян', – заметил Тихон, – ни хрена у вас порядка нет. Сетку со склада принимаете без контроля и проверки, одного 'младенца' кантуете, с другим – нянчитесь…
Тихон с силой подсек мою ногу, пока я проходил мимо него, но я успел перескочить через его 'подсечку'.
– Ловкий, – иронически сказал Тихон.
Я взял один бутерброд себе, другой протянул Тихону:
– Не хотите?
– Ловкий, – повторил Тихон, – и наглый. Борзый. Ты на своей борзоте глаз потерял, точно? Гляди, еще и не то потеряешь…
– Простите, – вежливо сказал я, – мы, кажется, были на 'вы'…
– Вы, – Тихон сделал издевательское ударение на этом слове, – прилетели к Нахтигалю и решили, что все – дозволено? что вы вырвались из казармы? Ничего подобного, любезный! Покуда десяти вылетов не наберется, вы в казарме, понятно? и в крутой казарме… А то воздуха свободы он глотнул… Видали. Учит, распоряжается…
Мишель доел бутерброд и миролюбиво сказал:
– Тиша, ты вроде соловья… Заслушаешься. Все правильно говоришь. Молодец. Одноглазый! Сегодня ночью будешь прибирать в ракете. Главное дело – чтобы места общего пользования. Как обычно… А мы в пещерке подрыхнем.
Я оценил поступок Мишеля. Ничего особенного прибирать в ракете было не нужно. Положительно – Мишель мне протежировал.
…Я погасил свет в центральном холле, так что стало еще заметнее мерцание разложенной на полу сети.
Я отскоблил раковины и унитаз, протер пыль и подмел все помещения. Потом уселся в кресло и стал смотреть на мерцающую, то взблескивающую, то притухающую сеть.
Было хорошо сидеть так просто: так просто смотреть. Казалось, что вокруг тебя теплая темная ночь и тлеющий костер – рядом. У самых твоих ног.
Я смотрел, смотрел на сеть, да и заснул.
Мне приснился Коля и его массаж.
Во сне я не стеснялся кричать, но крик не шел из моей, точно набитой ватой глотки. Крик умирал в легких, вырывался наружу отчаянным хрипом.
Меня разбудил Валентин Аскерханович.
Я был так замаян и так перепуган своим сном, что сперва не обратил внимания на Валю.
Вытер вспотевший, взмокший от ужаса затылок, сходил умылся и, утираясь полотенцем, спросил:
– Валентин Аскерханович, что-нибудь стряслось?
– Стряслось, – кивнул он, – Диего прикололи.
– Как прикололи, когда? – я чуть полотенце не выронил.
– Да вот, понимаешь ли, – принялся рассказывать Валентин Аскерханович, – ночью, блин, покуда мы дрыхли, – ну, не посты же нам выставлять, честное слово? – теперь-то, конечно, придется выставлять, раз так… Да, пока спали, какой-то хрен подволокся и приколол Диего… Пригвоздил к песочку кремневым ножиком. И аккуратно так все сделал, мерзавец, не нарушая сна, мягко, нежно… Я, ты понимаешь, Одноглазый, как увидел Диего приколотого, ну, да? – так я первым делом что подумал, вот ведь подлец человек, а? Я ведь подумал, елки-палки, он ведь нас всех мог так же нежно, мягко поприкалывать, а?.. Мишель тоже перепугался. Не орет. Тихо, тихо так сказал: а я его так кантовал…Тихон орет: такого никогда не было, чтобы Посланцев Неба прикалывали…
Я повесил полотенце и спросил:
– Мешок брать?
– Бери, бери, – Валя махнул рукой, – главное дело, нам сейчас вчетвером с сеткой нипочем не справиться… Она же, блин, как живая… Ну, подволочем на подъемничке, а дальше? Мы вчетвером сетку не удержим. Вырвется – и тогда такой сейшен…
Валентин Аскерханович махнул рукой.
Я выкатил рулон, поинтересовался:
– А что Мишель говорит?
Валя поднял мешок для Диего, вздохнул:
– Что говорит. На Тихона кричит: ты, говорит, работу разъяснительную среди населения не провел, раз второго Посланца Неба, как барана… – Валентин Аскерханович ладонью полоснул по горлу, – если, говорит, ты этого неуловимого мстителя не поймаешь, мы тебе завтра утром такой устроим… праздник… Притарань, говорит, кого-нибудь из местных, чтобы сетку держал, разъясни ему – бым, бым, буль, буль, – мол, Посланцы Неба на тебя положили глаз… Тихон жреца хочет приноровить. Пройдет, говорит, он у нас обряд инци… инси… тьфу, гадости какой-то – и станет…
– Понятно, – усмехнулся я, – кто нам мешает, тот нам и поможет…
Мы выходили из ракеты, и Валерий Аскерханович удивленно спросил:
– Это еще что?
– Поговорка такая, – охотно объяснил я, – еще есть такая поговорка: только тот, кто в силах погубить, в силах и спасти.
– А жрец-то? – ошарашенно спросил Валя.
Я поглядел на Валентина Аскерхановича. Все же он был глуповат, не сравнить с Мишелем или с Федькой.
– Валентин Аскерханович, – вежливо сказал я, – а вы что, не догадываетесь, кому выгодно нам палки в колеса вставлять? Кто первый человек был здесь до нас, а как мы уволочем Нахтигаля, едва ли не последним окажется?
Валентин Аскерханович открыл рот, а потом хлопнул себя по лбу.
– Ах, паскуда, – выдохнул он, – да точно он! Точно! Как же я не догадался.
– Это, – заметил я, – говорит только в вашу пользу: вы не настолько испорчены, чтобы предположить в другом такую бездну морального падения.
– Б… – восхищенно выговорил Валя, – эк ты, Одноглазый, залуживаешь! Ну, точно тебя назвали: пародист! Как, как? '…Предположить в другом такое моральное…'?
Я не успел ответить: громыхая, как заблудившийся артиллерийский снаряд, ломая ветви и стволы деревьев, навстречу нам вышагнул Нахтигаль.
– Здрасьте… – пробормотал Валентин Аскерханович и снял с плеча огнемет.
Пасть ящера была раззявлена. И нам очень хорошо было видно, как изранено, окровавлено небо у Нахтигаля.
– Мне кажется, – сказал я, – мальчик сегодня покушал… И плотно покушал. Глазики мутные, хвостиком машет и тошнит. Лучше не связываться.
– Так я-то что, – Валентин Аскерханович поднял огнемет на уровень чуть выше плеча – по инструкции. – Ты же, Одноглазый, видишь: он рвется в бой.
Но Нахтигаль в бой не рвался – он хрипел и давился. Он глядел на нас и не видел. Его глаза были мутны. он вытянул шею, замотал головой, подчиняясь неведомому, неслышному нами ритму боли его тела.
– Не буди лиха, – шепнул я Вале, – не дразни болящего. Он сам уйдет.
Валентин Аскерханович опустил огнемет.
Нахтигаль откинулся прочь, точно обжегся. Взвыл – не пастью, не горлом, а всем своим существом, всем переполненным, отравленным кровавой пищей слоновьим нутром.
Нахтигаль затоптался на месте, после поворотил от нас вглубь леса.
Валентин Аскерханович проводил его взглядом.
– Мда, – задумчиво произнес он, – кого-то он сегодня скушал?
– Сейчас узнаем, – заметил я.
