– Мишель, Валя, – крикнул я, – есть.
Жрец, опомнившись, кинулся бежать, но тут же получил удар прикладом огнемета и упал.
– Ну, падла, – с удовольствием выговорил Мишель, – сейчас я из тебя Венеру в мехах сделаю.
– Пощадите, – проговорил жрец.
Я чуть не выронил 'светильник координатора'.
– Я, – жрец стоял на коленях, – мольба, та, прозба, не убивайт… Я… прозба.
Валентин Аскерханович потрясенно спросил:
– Э, чудо в перьях, ты что, по-человечески разговариваешь?
– О, та, та… Я тайно исучил… Пыло трудно… Я подслушивал, что говорил ваш… крокодиль, та… и с теми, кто прилеталь до фас… та… я… учеба, та?
– Сучил, – потрясенно повторил Валентин Аскерханович, – вот так сучил.
– Я пуду вам приводиль девушек… Только не нато много… Нас мало… софсем… и тут фы…
Я вдруг представил себе, что должен был ощущать этот несчастный полуголый, ослепленный потоком света, отделенный от нас стеной тьмы.
Наши голоса доносились до него из-за этой стены, и были голосами тьмы, голосами ночи, так для нас биение крыл в обступившей тьме было биением крыл не птиц, но ночи – и я спросил его:
– Неужели вы один изучили?
– О, нет, нет, – жрец поднял руки, – нет… Ни Федька коем… нет… Это крокодиль… училь, он гофориль мне… ты – турак, биль… палка, крокодиль… училь… Витель, что я… тайно, сначала биль, потом училь, биль и училь…
– Крокодиль? – недоуменно спросил Валя. – Какой крокодиль?
– О, фы – хитрый, – жрец заученно-фальшиво засмеялся, – о, фы – мутрый крокодиль…
Жрец стал бить поклоны:
– Я просиль, чтобы софсем мало девушка. Софсем.
– Мало? – переспросил Мишель. – Ты вон сколько себе нахапал.
– Но я должен делиться с крокодиль – не один Нахтигаль.
Мне стало не по себе от моей догадки.
Я взял за руку Мишеля. Он резко вырвал руку.
– Ну, что ты цапаешь, как девка в темной комнате: ах, мне страшно, ах, я так боюсь, ах, что вы делаете, ах, как вам не стыдно. Ну да, (бормот.
– Б… – выдохнул Валя, – как же он подхватил?
– Так, – Мишель вступил в круг света рядом со жрецом, – эй, слушай, как тебя? Я – понял? – я – добрый крокодил… Я никого не ам-ам, понял?
– Поняль, поняль, – закивал жрец, – Тихон тоже очень, очень тобрый крокодиль… Я – понимайт… Нахтигаль – слой, плохой, фу… Нахтигаль ель и плеваль… если пы не крокодиль, тобрый, тобрый, Нахтигаль фообще бы не ель… фу, слой…
– Так, – Мишель потянулся, – круто… Где – крокодиль? Где он? Хотим – видеть! Понималь?
Мишель орал, как глухому, раздельно выговаривая каждое слово…
– О, та, та, – закивал жрец снова, – понималь, понималь, я – отфодить…Та? Фы будете иметь еще польше девушек, я отфодить.
– Притуши фонарь, – приказал мне Мишель.
Я убавил яркость.
Жрец заморгал.
– Мишель, – спросил я, – а разве это случается на других планетах? И почему это называется '(бормотом'?
Жрец поднялся:
– Я… идти?
– Идти, идти, – махнул рукой Мишель, – не вздумай прыгать в сторону. Понял? Убьем. Слово 'убьем' понимаешь?
– Упьем? – жрец недоуменно оглядел нас, чуть выступающих для него из тьмы, наверное не имеющими для него объема, едва ли не нарисованными фигурами. – Упьем? – повторил он. – Не понимайт.
– Съедим, – объяснил я. сообразив в чем дело.
– О, – обрадованно закивал жрец. – Это – понимайт, это – знайт…
Ночь кончалась, когда жрец привел нас к пещере. Вернее, то была не пещера, а некое углубление в горе, этакая вертикальная яма.
Мы увидели в уже сереющем свете начинающегося утра стол и стул, сидящего на стуле Тихона, нога на ногу, одетого во френч, в великолепных офицерских брюках – ни дать ни взять начальник школ, и даже стек в руке.
Перед расфранченным Тихоном стояли девушки.
Тихон махнул стеком и гортанно выкрикнул что-то. Одна из девушек подошла к столу. Она стояла перед Тихоном руки по швам – и в одном этом стоянии голой девушки перед расфранченным, разодетым Тихоном было столько всего, что мне уже захотелось шарахнуть по этому гаду…
Тихон откинулся на стуле:
– Хороша, канашка, – выговорил он, и я понял его.
Я отвернулся.
Валентин Аскерханович шепнул:
– Это – зря. По инструкции полагается смотреть, если ты – настоящий 'отпетый'.
Я поднял голову.
Зеленая пупырчатая тварь громоздилась над девушкой.
Спина твари будто бы состояла из множества шевелящихся, сплетающихся и расплетающихся червей.
– Я тебе не нравлюсь, красавица? – услышал я издевательское, – а вот так, вот – эдак?
И Тихон повернулся к ней 'спиной'.
Я увидел омерзительное, белое, склизкое брюхо, вздрагивающее горло жабы.
– Я, – говорил Тихон не для девушки, для себя, – двуликий Янус… Вижу, чувствую, ем, убиваю обеими сторонами тела…
– (бормот, сказал Мишель внятно, но тихо, – (бормот – самый, блин, настоящий… Одноглазый! Иди, выведи парня… Воон, к тому кусточку и оттуда кликни, кликни его погромче, чтобы пошел на тебя… Валя, бей из 'тога', нужно тело привезти.
Валя вытащил небольшой черный, похожий на пистолет 'тог'.
Я подбежал к указанному Мишелем месту.
Тихон резко повернулся в мою сторону 'червяками'. 'Ага, – сообразил я, – не очень-то ты двуликий.'
– Тихон, Тиша, – громко позвал я, – иди! Надо поговорить.
Тихон зашипел почти по-змеиному, впрочем, в этом шипении я будто различил неистовую, клокочущую ругань, и пошел на меня, чуть набычившись, чуть принагнувшись.
И странным был этот его ход, его движение. Мне показалось, что тварь вышагивала ко мне едва ли не обреченно, едва ли не подневольно…
Так Нахтигаль, давясь и корчась от боли, пожирал свои жертвы.
Нечто сильнее Тихона, сильнее его ума, его осторожности, инстинкта самосохранения (как-никак, опытнейший 'отпетый'!) гнало его на меня.
Впрочем, возможно, мне это и казалось
Валентин Аскерханович выстрелил, когда оставалось совсем недалеко, когда я уже чувствовал дыхание твари, которая когда-то была Тихоном.
Тихон рухнул у самых моих ног.
– Его пример – другим наука, – услышал я голос Мишеля, – ишь чего удумал! На вольном воздухе
