– Что это, – изумленно спросила Кэт, – морибус и падме кум?
– Не знаю, – пожала плечами библиотекарша, – что-то инопланетное. Есть и перевод… Кажется, – она порылась в картотеке, – это значит: 'мост, превращающийся под ногами пешеходов в пропасть… мост- ловушка'. Ну, ваш Степан, – она улыбнулась, – на всех языках… Это так приятно… Ведь никто, никто не читает в нашем секторе. Только вы с Кэт, Степа, ну, де Кюртис, Миша зайдет иногда.
– Степа, – спросил я, – сказал, куда он пойдет?
– Нет, – удивилась библиотекарша, – нет… Я решила, что он домой пойдет…
Мы вышли на улицу.
Прошлись по туннелю к седьмому болоту…
– Кэт, поезжай домой, позвони в Контору и начальнику школ, может, он с координатором свяжется, а я загляну к 'псам'…что-то мне…
– Да, – Кэт вцепилась мне в рукав, – мне тоже, мне тоже.
– Поедешь сама? Или что?
– Мне страшно, – Кэт все стискивала мою руку, – мне очень страшно.
– Поехать с тобой?
– Нет, что ты… Не совсем же я…
Я посадил Кэт в троллейбус и пошел к участку. Здесь совсем близко была 'столовая', площадь развода, стройки… Я знал, что это совсем не те места, в которых я бродил, сбежав из маминой лаборатории, но странное чувство не покидало меня: все это уже было, было, нужно только вспомнить.
Я миновал троллейбусную остановку.
Две женщины беседовали у витрины замшелого магазинчика. Одна из них держала в руках сумку. Из сумки торчала палка твердокопченой колбасы. Я проходил мимо и услышал обрывок разговора: '…И на тренажер не похож…'
(…Неводом слуха ведешь по чужим разговорам, и попадаются рвущие, режущие сеть осколки чужих бесед…)
Я подошел к женщинам.
– Простите, – поинтересовался я, – вы говорили о каком-то тренажере или о ком-то, кто похож на тренажер?..
– Да, – охотно пояснила женщина с палкой колбасы, – на стройку залетело тут одно чмо болотное, а там – ребята – ну и поработали… Еще, наверное, работают… Что с вами? – обеспокоилась женщина.
– Ничего, – ответил я, – это – мой сын.
Степана привезли в санчасть. Я видел его растерзанное, истоптанное, разорванное тело. Я видел его крылья, обвисшие, волочащиеся по земле. Степан тихо поскуливал, постанывал. Он не разрешал себе орать от боли. Я опустился перед ним на колени, я обнял его огромную безобразную голову.
– Степушка, – забормотал я, – если тебе больно – кричи, Степушка…
Я прижимал к себе его голову – и никто из санитаров не мешал мне, потому что сделать ничего было нельзя…
– Папа, – прохрипел Степан, – извини… Извини меня… За что…ненавидят… я… хотел… уйти… тихо…
Он вздрогнул, и я почувствовал, как отяжелело и одеревенело его тело.
– Джек, – меня тронули за плечо, это был Георгий, – Джек… уж все… все… Пойдем…
…На совете ветеранов-'отпетых' меня ждали. Начальник школ пожал мне руку. Джером спросил:
– Что с Кэт?
Но я даже отвечать не стал. С болвана чего спрашивать?.. Совет – скучное дело, но скука порой помогает. Я сидел, откинувшись на стуле, чуть прикрыв глаза. Разбирали дело троих, убивших Степана. Их дело было чистое. Они ведь не знали, что он не ящер. На тренажер Степан никак не походил… Ну и что? В санчасти таких тоже не бывало. А что говорил по-человечески – так еще опаснее, страшнее… Я чуть-чуть приоткрыл глаза. Парней наказывать было не за что… Не за что… Начальник школ нагнулся ко мне:
– Ребята хотят в 'отпетые'… Они готовы выдержать экзамен… Любой…
Не открывая глаз, я усмехнулся:
– Так уж и любой… Они что думают… – я помолчал, потом добавил: – Степан мог заклевать десять таких, как они…
– Это конечно, – осторожно согласился начальник школ, – это разумеется… Я только хочу узнать: если ребята выдержат экзамены, ты будешь против?
Я чувствовал, как улыбаюсь, как тянется влево и вверх угол рта.
– Они – здоровые лбы, и с реакцией у них все нормально, и экзамены они выдержат, и я один буду против, но если их примут в 'отпетые', – я помолчал, улыбаясь, – если их примут в 'отпетые', я постараюсь запомнить их лица и анкетные… данные… И тогда уже я вколочу их в дерьмо, в гибель, в болото…
Начальник школ вздохнул:
– Это не так обязательно… Зря что ли у нас право вето?
Меня разбудили, аккуратно тронув за плечо. Я приподнялся на локте, увидел стоящих 'псов' и опасной грудой посверкивающее на полу рыцарское обмундирование.
– Вот оно что, – сказал я.
– Так точно, – вежливо, почти подобострастно ответил один из 'псов', – требует сам. Я опустил ноги на пол. 'Пес', отвечавший мне, был, по всей видимости, старший по званию. Во всяком случае, вел он себя так, а в их знаках различия я так до сих пор и не разобрался.
– Вам помочь облачиться? – поинтересовался 'старший'.
Я поглядел на него.
– Батюшки, – восхитился я, – сколько лет, сколько зим! Вы же меня в этот комбинат отправили!
– Был грех, – вздохнул 'пес'.
– Какой же это грех, – я поднялся, прошел в ванную, пустил воду, – это не грех, а исполненный долг.
(Кэт позавчера увезли в санчасть. Я остался один… И скоро-скоро-скоро встречусь с ним. Я знал, что это рано или поздно случится… Я расплачусь с ним за все и всех. Даже если теперь он жует полуживой прозрачный студень – мне-то что за дело до этого?)
Я насухо вытерся, вышел из ванной.
– Я готов, облачайте.
– Зла, – спросил 'пес', – вы на меня не держите?
– Зла, – помолчав, ответил я, – не держу. Испытываю благодарность.
Старший из 'псов' засмеялся:
– С юмором у вас…
– Я серьезно.
Я стал надевать поножи, шнуровать их. Железка к железке – плотно, и еще прихватить шнурками…Так, так…
'Пес' прыгнул ко мне, пал на колени, схватился сам шнуровать.
Я изумился.
'Пес' развел руками:
– Так принято… Обычай, традиция… Спрашиваем для проформы, мол, согласны? нет? А на самом деле, согласен, нет ли, а облачаем сами. Понимаете? Может быть, обыкновенный обдриставшийся 'вонючий', а может быть, и…
Он помолчал.
Меня одевали умело и быстро.
Потом вели по коридору. В коридор высыпали все наши. Я впервые увидел их всех в сборе…
