было умело делать противозенитный маневр: при сопровождении штурмовиков — от мелкокалиберной, при сопровождении бомбардировщиков — от крупнокалиберной зенитной артиллерии противника.
Сравнительно быстро я овладел искусством противозенитного маневра, и огненные шары разрывов, окружавшие мой самолет, уже не производили на меня такого впечатления, как при первом вылете, когда мне казалось, что я попал в какую-то огненную бурю. Огонь вражеских зениток возбуждал во мне ярость. Делая противозенитный маневр, я уже не испытывал ни напряжения, ни страха, что оторвусь от группы. С каждым вылетом становился все увереннее.
На аэродроме мы сидели в «положении стрекозы»: готовы были сорваться в любую секунду.
Боевая тревога! Со всех концов летного поля взлетают самолеты на отражение крупного налета вражеских бомбардировщиков на Валуйки.
А я не могу вылететь по тревоге: с моего самолета снят капот, техник осматривает мотор. Мой ведущий должен лететь без меня в группе истребителей.
Бегу к его самолету. Габуния влезает в кабину, машет мне рукой и кричит:
— Жаль, Вано, что не вместе! Но я за двоих постараюсь!
Группа истребителей улетает. Не свожу с них глаз. Обидно оставаться на земле, когда товарищи летят в бой.
Издали появляется группа немецких самолетов. Километрах в двадцати от аэродрома наши вступают в бой с ними. Напряженно всматриваюсь, но на таком расстоянии ничего не различишь. Беспокоюсь за друга. Он участвует в настоящем воздушном бою, а мне, его ведомому, приходится быть только зрителем!
Не ухожу со стоянки его самолета: хочется его встретить первым.
Наши самолеты начали возвращаться на аэродром. Приземляются один за другим. Габуния нет. Все, кажется, уже на своих стоянках. С тревожным нетерпением всматриваюсь в небо. Нет моего ведущего, моего друга.
Около командного пункта собрались летчики. Бегу туда.
Кто-то взволнованно докладывает Солдатенко. До меня доносится имя Габуния… Мой ведущий, младший лейтенант Габуния, таранил в воздухе немецкий самолет и погиб смертью героя, не допустив врага к объекту.
Я был безутешен и долго не мог примириться с мыслью, что не увижу больше дорогого Габуния, не услышу его звонкого голоса. Гнев, страстное желание отомстить за друга нарастали в душе.
Габуния — человек с исключительно развитым чувством товарищества и боевого братства — был удивительно заботлив и внимателен ко всем, кто с ним соприкасался. С какой теплотой грузин Габуния говорил об Украине, как мечтал, что вот, когда освободим Сумщину, может, и побываем хоть один денек в моей Ображеевке. Помню, однажды вечером после политинформации Габуния задушевно сказал мне:
— После войны, Вано, когда немцев разобьем, я тебя к себе в гости повезу. Мой дом — твой дом. Если враг сейчас в твоем доме, значит, он и в моем доме. Общий у нас с тобой дом: Советский Союз!
Запомнился мне один наш полет. Мы перелетаем на прифронтовой аэродром. Обстановка боевая. Я снял пушки с предохранителей, слежу за воздухом, за ведущим.
В небе рыскают «охотники» противника. В любую минуту надо ждать вражеской атаки. И вдруг слышу — Габуния передает мне по радио:
— Кожедуб, Кожедуб! Опробуй пушки, вдвоем летим.
Товарищеская спайка, душевная теплота скрывались за этими простыми словами: «вдвоем летим». Это значило, что в минуту опасности мы будем как один. Так было в воздухе, так было и на земле…
Боевые будни продолжаются: идет подготовка, на боевые задания вылетаем редко. Меня очень огорчает то, что «летаю на остатках», то есть на уже отремонтированных самолетах. Индивидуальный самолет ко мне не был прикреплен. А как мне хотелось получить новую, «свою» машину!
Петро Кучеренко — с ним за это время я еще больше подружился — тоже мечтал о новом самолете. Поэтому, когда Петро, меня и других летчиков вызвал Солдатенко и сказал, что нам поручено полететь на тыловой аэродром, выбрать там новые самолеты и вернуться на них домой, я обрадовался, как мальчишка.
— Вам поручается ответственное задание, товарищи, — закончил командир. — Надо воспользоваться затишьем. Но в тылу не задерживайтесь. Как только получите машины — немедленно назад. Быстрее действуйте.
Мою радость разделял механик Иванов. Он ходил за мной по пятам и давал советы, на что, по его мнению, надо обратить особое внимание при выборе машины.
Солдатенко тепло проводил нас, и через несколько часов полета мы были уже на тыловом аэродроме.
Встретили там много летчиков из других частей.
Они тоже торопились. А новеньких «Ла-5» было столько, что у меня глаза разбежались.
Помня приказ Солдатенко, мы быстро выбрали самолеты. Обходя со всех сторон облюбованный мною «Ла-5», я повторял: «Не подведи, малютка!», хотя слово «малютка» никак не подходило к этой грозной машине.
Осматривая самолет, я подумал о том, что хорошо было бы встретиться с его конструктором Лавочкиным, с конструктором вооружения самолета Шпитальным.
Итак, машины приняты. Мы поздравляем друг друга, наперебой хвалим своих «Лавочкиных» и, довольные, гордые, веселые, идем к самолетам, чтобы полететь «домой».
Первым, кого я увидел, вылезая из кабины на нашем прифронтовом аэродроме, был механик Иванов. Замечаю, что у него грустное, не свойственное ему выражение лица, словно он не рад новому самолету. «Что-то неладное!» — подумал я.
Иванов подошел ко мне.
— В чем дело, Иванов? Вас словно подменили, — сказал я, пожимая ему руку и вглядываясь в его глаза.
— Товарищ командир, четырнадцатого апреля был налет, и наш командир…
Иванов, этот крепкий, мужественный человек, замолчал и опустил голову. Я крикнул:
— Да говорите же! Ранен, да?
— Погиб.
Я не мог выговорить ни слова.
…Солдатенко был в штабе, когда начался налет. Услыхав взрыв, он побежал на командный пункт, чтобы, как всегда, дать указания. Рядом в ангар попала вражеская бомба. Взрывная волна сбила с ног нашего командира и отбросила далеко в сторону. Он был смертельно ранен осколками.
Гибель любимого командира была тяжелым ударом.
В это тягостное для полка время нас поддерживал парторг Беляев. Он подолгу дружески беседовал с нами, все время был среди нас. Помню, кто-то из летчиков сказал ему:
— Какие потери у нас в части, товарищ Беляев: Гладких, Габуния, а теперь командира потеряли!
— Верно, друг, нелегко, только унывать не вздумай, — горячо откликнулся Беляев. — Вспомни Солдатенко, как он стойко переносил испытания. Большевики никогда не падают духом, они еще теснее смыкают свои ряды, если гибнет боевой товарищ.
Парторг учил нас стойко преодолевать трудности, выковывая победу.
И мы не падали духом, мужали в испытаниях. Мы проходили большую, трудную школу большевистской закалки. Гибель товарищей сплотила нас, заставила еще сильнее ненавидеть врага и яростнее рваться в бой.
Немцы сосредотачивали силы в районе Белгорода. Всем было ясно, что наступившее затишье — предвестник больших сражений. И мы готовились встретить их во всеоружии: тренировались, изучали тактику, учились не только на опыте своей части, но и на опыте всех наших военно-воздушных сил. Изредка летали на боевые задания.
Командиром части назначили штурмана капитана Подорожного. Высокий, статный, с открытым, смелым лицом, он держался с большим достоинством. Новый командир был хорошим летчиком, он получил
