золотой эре. О мудрости и о другом…возможно, жадности или слабости некоторых приходящих. Сладкая человеческая кровь влечет, дарует иллюзию силы и власти. Вампиры действительно сильнее нас физически, но эта мощь с червоточиной. Позже ты поймешь. Приходящие ставшие вампирами делали выбор очень давно. Устоявшие вычеркнули кровавых собратьев из жизни рода, но не они проклинали. Проклятие пришло позже. Понемногу сташи истерли любые свидетельства о себе из жизни людей и запачкавшихся собратьев. Но даже такие чудовища как твой отец хотят будущего. Дети есть дети. Это только ставшим можно помочь единственным способом. Их судьба кол или солнце. У истинных есть надежда на перерождение. Еще не сознающих себя сташи ищут охотники и заставляют танцевать. Чем больше вампиром выпито крови, тем хуже. Смерть не разводит церемоний. Танец мучителен и опасен для разума, а боль невыносима. Выживших вампиров долго учат. Тех, кто прошел начальное обучение, ведут дальше. Этапов много, но любой конечен. Если перерожденный не обучаем, он сходит с ума и умирает. Но такие почти все погибают еще раньше, во время танца. Я и Мэрис ведем тебя шаг за шагом. Наступает время, ученики приходят к знанию, и оно позволяет им открывать другие миры. Вот здесь становится видна разница между мнимой силой вампира и могуществом сташи. Ты не поверишь, как мало может обычный упырь в сравнении с любым приходящим. Но приходящим тоже еще нужно стать.
— Ты не ответил на вопрос, Мэрис. Кто я?
Охотник нервно повел плечами, раздраженный ее тоном. Он не мог позволить, чтобы ему бросали открытый вызов. Тем более девчонке, и уж точно не Сташи.
— Ради твоей безопасности я даю ту информацию, что ты в состоянии усвоить, — Мэрис замолчал и с досадой сжал крепче бокал. Ну вот, опять. Этот неподвижный пригвоздивший его к месту взгляд. Тяжелый как предгрозовой воздух. Сташи медленно растянула губы. Охотник ненавидел эту пустую улыбку.
— Какой безопасности? Я не упырь, не человек, не сташи. Ты сам сказал, что я еще не принадлежу вашему племени. Меня нельзя уничтожить, по крайней мере, я не знаю как. Давно не боюсь крестов или праведного огня. Нельзя убить?
— Можно. Голову отрезать, — встрял Лакааон. Сташи пожала плечами.
— Ты же знаешь, что нет. Помнишь тот город? Нашелся умник, отрубил.
— И что? — Лакааон улыбался, словно сытый кот. Девушка приподняла бровь.
— А ничего. Засушенная голова может до сих пор висит в центре города. А я здесь. Вместе с новой головой.
— Интересный эффект. Верно Мэрис? Я вот когда умираю, чувствую себя прескверно. В момент умерщвления тела будто бы засыпаю, а потом просыпаюсь, но уже не чувствую боли, однако хорошо помню свои воспоминания о ней. Приходящие сташи говорят, что гибель от руки даже самого изощренного в пытках существа не сравниться с ужасом огненного перерождения. После 'танца' выдержать можно почти все. Больше меня интересует, почему срабатывает такая хитрая схема. Почему голова умерла, а тело нет? Почему оно само перемещается в некое совершенно непредсказуемое место, и там собирается в неповрежденном виде?
— Шел бы в ученые, друг, — вяло пошутил Мэрис.
— Один мой знакомый, — как ни в чем, ни бывало, продолжал Лакааон, — был порублен на куски, и его тело развезли по разным городам. Эти фрагменты плоти гниют в разных гробницах, а фаланга пальца живет с новым телом, с тем же разумом и той же личностью.
— Он знает, что возродился именно из пальца? — скептически поинтересовался охотник.
— Посвятил несколько лет жизни сомнительному занятию и разыскал все части от прошлого тела. Вот такой, упертый. Хотел знать — хмыкнул Лакааон.
— Дело в жизни. Точнее в ее сосредоточии, — закончил Мэрис и покосился на девушку.
Был уверен, что она о чем-то думает, но Сташи больше ни слова не произнесла, -
откуда в наши веси? — спросил охотник у друга. Подлил ему в бокал вина, разбавляя фразой затянувшуюся тишину.
— Да так…
— Где носило последний год?
— Там, сям, — весьма неопределенно ответил мужчина, загадочно улыбаясь, — некоторые вещи не меняются.
— Например? — Мэрис повел рукой. Вино в его бокале заплескалось, окрашивая стенки сосуда полупрозрачными потеками.
— Твоя челка, — сказала Сташи и зевнула. Ее чуть сильнее, чем у людей выступающие клыки, больше не реагировали на кровь так сильно как раньше. Но иногда, проснувшись, девушка обнаруживала, что нижняя губа покрыта запекшейся кровью — верным признаком дурного сна. Лакааон рассмеялся.
— Да, друг, твои волосы предмет моих мучительных раздумий. Как умудряешься столь криво обрезать их?
Девушка перевела взгляд на огонь. Языки пламени отражались в ее огромных зрачках — голод, пульсирующий как бьющееся сердце. Мэрис какое-то время наблюдал.
— Знаешь, — затем вполголоса обратился он к Лакааону, — живет с нами лет тридцать, но я так и не научился ее понимать. У Сташи какое-то трогательное равнодушие к жизни. Ни злости, ни агрессии, ни любви, ни сожаления…. Ну, бывают вспышки непонятных ощущений, бешенства. Или она просто научилась имитировать? Ее хоть что-то беспокоит, хотел бы я знать?
Лакааон пожал плечами и поставил пустой бокал на столик рядом с креслом. Взъерошив волосы, ответил:
— Когда разрушается мир привычных стереотипов, что остается? Нет ничего — один остов и даже фундамент расползся. То, что казалось естественным и простым, превратилось в недоступное. Пища обратилась ядом. Отрицание, пустота, недоумение. Но Сташи получила больше остальных. Мать, которая пыталась сделать ее человеком. Беда в том, что она никогда не сможет им быть.
— Верно. С обычными сташи проще. Они просто впитывают как губки, ищут ответы в своих предках, роде. А эта…вопросы и неверие. Сомнения. А мать говорила, а мать делала. Это переплетение двух сущностей в одной сводит с ума. Хочется прибить порой.
— Но у нее живой и подвижный разум. Значит, Мэрис просто требуется терпение, чтобы раскрыть ее. Извлечь из скорлупы прежнего мира.
— Мы не были дикими или безумцами, как вы тут представляете, — перебила Сташи, — никогда. Просто у нас другой жизненный уклад.
— Ну конечно. Рассказывай, давай. А то я не знаю, — раздраженно ответил охотник.
— Мы не люди, к чему судить по человеческим меркам? — недоумевающее спросила она.
— Мера, что используется для суждений, Сташи, ближе к человеческой, нежели к законам вампиров. Но это не говорит о том, что мы мыслим как они.
— Люди не хорошие. Жестокие, злые и беспринципные. Они готовы предавать и продавать сородичей за медные гроши. Избивать беззащитных детей, женщин, воровать. Их интересуют самые примитивные радости. У нас было просто. Голоден — ешь, зол — ударь. Но мы не притворялись теми, кем не являлись.
— Да ладно, ты ведь не дура, Сташи. Сколько пожила уже и видела разные грани. К чему такая наивность? — ехидно произнес охотник.
— Погоди, Мэрис, — встрял Лакааон, — ты значительно старше. Можешь шире смотреть на вещи, более взвешенно и даже отстраненно. Некоторым требуются века, чтобы начать замечать полутона. Ты не забываешь о прошлом, но видишь будущее. Вспомни о том, что хранит твоя абсолютная память сташи. Бытность вампиром. 'Танец', разочарования и долгий-долгий поиск пути. А что сейчас есть у нее? Немного памяти и очень много сомнений. Жалкие тридцать лет осознания? Зачем пользоваться лишними эмоциями? Это мешает.
— Может просто отсутствует личность?
— Да как? Брось, говоришь чепуху, Мэрис. Злись на здоровье, твой дурной нрав всем известен. Только хватит копаться там, куда нет хода никому.
— Я ее веду.
— Слишком стараешься в этот раз.
Мэрис дернул плечом и перевел разговор на другую тему:
