В предвидении неизбежного финала Гитлер приказал проверить действие цианистого калия на животных.
Животных на территории Имперской канцелярии и ближайшей округи не нашли: собак и кошек съели берлинцы.
Оставалось одно: убить Блонди. На ее ошейнике, к слову сказать, была выгравирована надпись: «Оставь меня всегда при себе».
Вечером Блонди привели к врачу. Он сделал инъекцию. Собака тут же подохла. Труп ее выбросили в бомбовую воронку возле запасного выхода из бункера.
К ночи Кребс доложил Гитлеру, что русские овладели важными узлами дорог и мощными укреплениями в самом сердце Германии, а части Первого Украинского фронта заняли Виттенберг, древний город, знаменитый тем, что здесь Лютер бросил вызов могущественному католическому первосвященнику.
— Почему молчит Кейтель? — обратился Гитлер к Кребсу, когда тот докладывал обстановку на фронтах.
— Понятия не имею, мой фюрер.
— Где Венк и его армия?
— Никаких вестей от Венка, мой фюрер!
— Странно. Ведь армия, не иголка в стоге сена?
— Мы ищем его.
Фюрер безнадежно махнул рукой. «Надо бы снять этого Кребса, — вяло подумал он. — Но кем заменить?»
О положении в Берлине узнавали оригинальным способом: звонили по телефону знакомым либо еще проще — брали наугад какие-нибудь квартиры в разных районах города и спрашивали по телефону, были ли русские, если проходили танки, сколько их, куда пошли, откуда ведется обстрел…
Многие квартиры не отвечали, потому что их уже не было, а жильцы жили в подвалах. Какие-то сведения получали от Вейдлинга и районных комендантов.
Двадцать восьмое апреля.
Гитлер объявил приближенным, что намерен обвенчаться с Евой.
Этот человек, погубивший столько людей, решил, видите ли, что неприлично являться на тот свет невенчанным мужем давнишней возлюбленной.
Ева усмехнулась, когда Гитлер сказал ей о своем решении.
— Это можно было сделать чуть раньше, ты не находишь, мой друг?
Фюрер промолчал.
Венчание Гитлер назначил в зале совещаний. Именно здесь Гитлер отдал приказ открыть шлюзы Шпрее. В той же комнате он подписал приказ: вешать тех, кто встречал русских с белыми флагами.
Переставили мебель. Стол для оперативных карт выдвинули в центр. Четыре кресла стояло перед ним: два передних — для «жениха и невесты», два позади — для шаферов: Бормана и Геббельса. Рейхсминистр пропаганды нашел какого-то чиновника-фольксштурмиста: он должен был сочетать браком «любящие сердца».
Борман вызвал жениха и невесту в свадебный зал. На Гитлере был помятый китель, в нем он спал днем.
Ева, бледная от бессонницы и недостатка свежего воздуха, успела нарядиться: темное шелковое платье и драгоценности.
Чиновник, весь в грязи, раненный в руку при перебежке от развалин к развалинам, невнятным голосом задал Еве и Гитлеру положенные вопросы.
Свирепо насупившись, сидел на шаферском месте Борман. Геббельс оглушительно чихнул. Борман хихикнул. Чиновник вздрогнул. Гитлер укоризненно покачал головой.
Церемония продолжалась восемь —десять минут.
Невеста, подписываясь под брачным формуляром, нацарапала: Ева Браун. Гитлер сердито посмотрел на нее. Сконфуженная новобрачная зачеркнула девичью фамилию и написала: Ева Гитлер.
Затем супруги пригласили шаферов и всех присутствовавших на церемонии к столу. Выпили шампанского. Подали чай. Гитлер пытался поднять подавленное настроение людей, с часу на час ждавших развязки.
Криво улыбался Геббельс. Борман пил за троих. Секретарши, адъютанты и гитлерюгендфюрер Аксман в молчании уничтожали деликатесы — не часто перепадало им такое угощение.
В те же минуты выстрелы из автоматов известили об окончании еще одной церемонии. Фогеляйн после приговора сидел, всеми забытый, в подвале. Вспомнил о нем Борман. Эсэсовцы вытащили Фогеляйна во двор Имперской канцелярии и расстреляли.
Так была поставлена жирная, кровавая точка на брачном торжестве.
Двадцать восьмое апреля.
Обстрел правительственного квартала стал еще более точным. Взрывались тяжелые снаряды, падали здания рядом с фюрер-бункером. Мужчины на случай прорыва русских запаслись гранатами.
В этот день Гитлер написал завещание, назначив рейхспрезидентом адмирала Деница и рейхсканцлером Геббельса.
Двадцать девятое апреля.
В четыре часа утра в фюрер-бункер вызвали Лоренца, представляющего в ставке Гитлера печать, и двух офицеров СС. Им приказали перейти фронт и вручить завещание Гитлера Деницу в Шлезвиг- Гольштейне и Шёрнеру в Чехословакии.
Затем наступила тишина.
Ровно через час ураганный огонь советской артиллерии обрушился на правительственный квартал. Снаряды взрывались в саду Имперской канцелярии и около фюрер-бункера.
Спустя некоторое время огонь переместился в направлении Фридрихштрассе — Унтер ден Линден.
Ева, Гитлер и Борман сидели в приемной и разговаривали.
Вошел Монке. Один вид коменданта заставил их прекратить беседу: Монке сообщил, что русские танки прорвались на Вильгельмштрассе и к Ангальтскому вокзалу.
— Сколько мы можем продержаться, Монке? — спросил Гитлер.
— Два-три дня, мой фюрер. Если меня обеспечат боеприпасами.
Гитлер, ничего не сказав, ушел к себе и лег. Каждые пять минут он вставал, выходил в приемную и спрашивал любого, кто попадался ему:
— Где русские?…
После полудня стало известно, что советские войска подходят к Имперской канцелярии.
Все собрались в приемной. Гитлер, делая вид, будто он вполне владеет собой, играл с щенком: Блонди перед своей смертью обрадовала фюрера шестью щенятами. Борман строчил что-то; Геббельс, поседевший за эти дни, курил сигарету за сигаретой. Фюрер не обращал внимания на нарушителя его приказа — он не курил сам и не переносил запаха табака.
Ева шушукалась с секретаршами Гитлера.
Раздался крик:
— Русские стреляют из автоматов в дверь запасного входа. Их снайперы на крышах ближних домов.
Сломя голову помчались к запасному выходу охранники-эсэсовцы.
Скоро выстрелы смолкли.
Двадцать девятое апреля.
К ночи комендант Берлина генерал Вейдлинг пришел в фюрер-бункер с докладом: русские ворвались в Тиргартен со стороны Цоо. Между Ангальтским вокзалом и Потсдамерплатц русские танки на расстоянии не более трехсот метров от правительственного квартала. На Принценштрассе, Фридрихштрассе и у Шпитальмаркта идут тяжелые бои.
Гитлер молчал. Молчали Монке и адъютант Гитлера Отто Гюнше.
Геббельс, накануне бодро уверявший по радио берлинцев в скором подходе двенадцатой армии
