Теперь дед Савелий знал, что только на самолете сможет добраться к так далеко забравшемуся внуку Витьке, приславшему приглашение на свадьбу.
Но дед Савелий побаивался самолетов не только потому, что никогда не летал на них.
Почти сорок лет прошло, а ему не только вспоминается, но и часто снится, как на открытом поле их взвод застали «юнкерсы».
Построившись гуськом, свесив неубирающиеся шасси, словно лапы хищной птицы, они, переворачиваясь, поблескивали изломленными крыльями и с жутким воем неслись вниз, чтоб сыпануть бомбами на вжавшихся в землю бойцов.
Левую ногу Савелия обожгло, будто кипятком, и он, мутясь сознанием, подтягивался к пахнувшей взрывом воронке.
Витька, когда был совсем еще маленьким, с ужасом поглядывал на изуродованную красно-синими рубцами дедову ногу:
— Кто это тебя, дедуля, немец, да?
Потом грозил в пространство маленьким кулачком:
— У, немец — перец, фашист проклятый!
А дед смотрел на него и думал, что после той войны все русские мальчишки до скончания века в своих детских играх будут воевать с немцами.
Дед Савелий мечтал дожить хотя бы до того времени, как Витька вернется из армии. Но Витька отслужил, побыл дома несколько дней и уехал куда-то в Тюмень, где его ждали сослуживцы. И выходило, что дед Савелий вроде бы пошел на перевыполнение плана в отношении продолжительности своей жизни.
А вот теперь Витька жениться надумал, нашел себе там, в Тюмени, какую-то кралю. Здесь ему девок мало было, что ли?
Помешивая в чугунке деревянной ложкой, дед философски подумал о времени, быстро текущем даже на этой забытой Богом поляне, отгороженной горами от мирских забот.
Суп-кулеш был готов. Дед поставил чугунок на покосившийся ящик, что успешно заменял обеденный стол, очистил луковицу, сыпанул щепоть соли. Взяв буханку черного лежалого хлеба, прижал ее к груди и круговыми движениями ножа отрезал несколько кусков. Налил из бидона шипящей медовухи.
Через несколько минут, взбодренный медовухой, дед Савелий обрел в себе уверенность и принял твердое решение лететь к Витьке. А пожить здесь с пчелами уж он уговорит своего закадычного друга, деда Федора, который и по своей инициативе часто приезжает сюда, лишь бы отдохнуть от своей сварливой жинки.
В аэропорту дед, резко ворвавшийся в бурную цивилизацию после неспешной идиллии пасеки, не понимая, куда ему идти, обратился к парню курившему у входа.
— Иди за мной, дед, я тоже туда лечу.
Парень лениво отделился от стены и, не оглядываясь, успевает ли за ним дед, вошел в здание аэропорта.
По мере того как таяла очередь у стойки регистрации, волнение все сильнее захватывало деда. И когда осталось всего несколько человек, дед чуть было не смалодушничал и не вышел из очереди.
Но в его памяти тотчас же возник рыдавший от укуса пчелы пятилетний Витька, и непреодолимое желание повидаться с внуком вновь придало деду храбрости.
Получив документы от симпатичной барышни, он заспешил вслед за молчаливым флегматичным спутником.
«Ну и голенастый, стервец», — восхищенно подумал дед о парне, штаны которого сзади украшала кожаная латка со вставшим на дыбы жеребцом. Латка путеводной звездой мельтешила почти на уровне дедовых глаз.
Парень остановился у закрытой двери голубого, оббитого жестью павильона и вновь закурил, безразлично взглянув на деда. И только когда очередной взлетевший самолет заставил деда слегка присесть, во взгляде парня появился интерес:
— Че, дрейфишь, что ли? — спросил он, снисходительно улыбаясь, и, получив в ответ честный утвердительный кивок деда, назидательно заявил:
— Чистосердечное признание, конечно, смягчает вину, но срока не снижает!
Отсюда было видно часть летного поля со стоявшими самолетами, которые на земле показались деду меньших размеров, чем когда они находились в воздухе.
Своим еще достаточно острым зрением дед по буквам разобрал голубую надпись на одном из них и, с удобством для себя, сложил в слово: «Ерофлот». Подумал, что могла бы означать такая надпись, и спросил парня, показав на толпу, окружавшую их:
— И они все поместятся?
Парень перекинул сигаретку из одного угла рта в другой:
— Поместятся.
— А то я за тебя беспокоюсь, — продолжал дед. — Все думаю, как такую оглоблю надо сложить, чтоб запихнут ее в самолет?
Волею случая дед оказался первым, к кому обратилась красивая девушка в форме:
— Ваши билет и паспорт.
Взглянув на них и сделав какую-то пометку, она очаровала деда улыбкой:
— Проходите.
«Какие в этом «Ерофлоте» красивые девки, — с сожалением о своей ушедшей молодости подумал дед. — Инкубатор у них тут, что ли?»
Дальше стоял молоденький милиционер. Напустив на себя важность, строго сказал деду:
— Поставьте сюда вашу сумку.
Дед брякнул сумку на стол перед милиционером. Тот поводил у ее боков какой-то штуковиной. Штуковина пискнула.
— Откройте! — приказал милиционер.
Дед открыл сумку, и милиционер, ткнув пальцем в бидончик, крышка которого была многократно привязана бечевкой к ушкам, строго спросил:
— Что здесь?
— Мед, сынок, на свадьбу Витьке везу.
— На свадьбу? Точно мед?
— Мед, ей-богу мед! — льстиво заверил дед, радостный оттого, что в последний момент отказался от мысли прихватить медовуху.
— Ну хорошо, — поверил милиционер. — Пройдите сюда, показал он на устройство, похожее на большую подкову, установленную вертикально.
«Подкова» тренькнула коротким звонком, и милиционер вернул деда.
— Если есть мелочь, выложите сюда.
Дед, вернувшись, выложил пересыпанную махоркой мелочь на привинченную к столу плошку. Кося гласом, чтоб кто-нибудь ненароком не сгреб ее, он пошел через «подкову» второй раз. «Подкова» вновь коротко тренькнула.
— Может быть, ключи какие в кармане? — спросил озабочено милиционер.
Дед положил рядом с мелочью ключи от омшаника. «Подкова» снова зазвонила.
Людей перед «подковой» становилось все меньше, а за «подковой» все больше. Некоторые с интересом наблюдали за дедом.
— Может, нож есть перочинный? — милиционер строго смотрел на деда.
Дед похлопал себя по бокам, откинул полу серенького пиджачка, полез, согнувшись, в глубокий, до колена, карман брюк. Положил в плошку перочинный нож и вновь пошел через «подкову». «Подкова» зазвонила.
Теперь все пассажиры были уже за «подковой». Девушка в синей форме закрыла щеколдой входную дверь и вышла на летное поле. Народ потянулся за ней.
— Проверьте, что еще есть в карманах? — милиционер не сводил с деда глаз.
