двести километров в час ему с трудом удавалось увернуться от корзины, до которой оставалось не более тридцати метров.
Итак, как мы видим, кресло пилота в вертолете занимал опытный лётчик, посвятивший свою жизнь служению малой авиации и побывавший в непростых воздушных передрягах. А профессионализма и внимательного отношения к себе эта малая, «мухобойная» авиация требует со всей строгостью.
Внизу чернела незамерзшая лента канала Москва — Волга, шлюз с искусно сделанными бронзовыми каравеллами, слева, чуть севернее, с Перемиловских высот, вставал на защиту Родины гранитный солдат с автоматом, правее — арочный мост, выполненный из хитросплетения ажурных металлоконструкций, знакомый многим по кинофильму Волга-Волга.
— Шереметьево-подход, борт два ноля триста пять, прохожу Костино, высота двести, — доложил Ракитский диспетчеру. — Связь с точкой назначения имею.
— До связи на обратном пути, — откликнулся диспетчер аэродрома Шереметьево, провожая Ракитского из зоны своей ответственности.
Подмосковные шикарные виллы и огромные земельные наделы нуворишей, перед которыми пасует и меркнет стоимость европейских средневековых замков, постепенно сменились россыпью шестисоточных наделов рядовых москвичей.
«Одни крыши, подумал Ракитский, раньше намного красивей было. А теперь лес-крыши, лес- крыши».
На севере, где его родная Дубна, виднелись брошенные в лес бело-серебристые шары приводной станции. Правильными геометрическими формами они настолько контрастировали с окружающей природой, что невольно будоражили мысли о чём-то таинственном и космическом.
Вскоре на лике черно-белой зимней природы показалась уходящая за горизонт извивающаяся широкая белая полоса Волги, подернутая ближе к середине редкими, будто камуфляжными пятнами, а на ней немым укором былым покорителям природы на фоне гигантского параболоида антенны темнела провалами стен колокольня Никольского собора.
«И природа, и все, что создано человеком, смотрится с воздуха очень красиво, даже лучше, чем есть на самом деле. А вот храмы почему-то прекраснее с земли, чем с воздуха. Может потому, что сами призваны возвышать человеческую душу?» — подумал неожиданно для самого себя Ракитский.
Ближе к берегу, видимо там, где лед в эту теплую зиму был прочнее, река была усыпана точками рыбаков, как липкая лента мухами.
Ракитскому как-то доводилось сажать самолет на лед Волги. В тот яркий, солнечный морозный день он на «Вильге» выполнил круг над местом посадки, определяя наиболее приемлемую к направлению ветра свободную полоску между сидевшими у лунок рыбаками. Когда самолет, скользнув лыжами по коридору из рыбацких спин буквально в нескольких метрах от них, остановился, Ракитский с удивлением обнаружил, что ни один рыбак не повел ни ухом, ни рылом. Было впечатление, что самолеты садятся тут, как в Шереметьево, каждый день.
Ракитский нашел на земле цель сегодняшнего визита — небольшую заснеженную возвышенность на самом берегу Волги. А на ней приветствующего прилёт воздетыми вверх руками Владимира Михайловича Кононова.
По дымам, наклонно струившимся из труб некоторых домов, по колдунчику — обыкновенной нитке, приклеенной снаружи по центру лобового остекления, Ракитский определил посадочный курс и, взявшись за рычаг шаг-газа, повел вертолет на снижение.
Раньше, совсем недавно, за воротами начинались поля совхоза «Правда». «Горькая правда», — непременно уточнял отец в разговорах с мамкой.
Раньше отец был танкистом, воевал в «горячих точках». Славка не понимал, как точки могут быть горячими. Сколько бы он их ни трогал, даже в разных газетах, они всегда были обыкновенные, а никакие не горячие.
В совхозе отец был трактористом и Славка, хоть и был тогда совсем маленьким, помнил как отец на чём-то очень вонючем, отец называл это трактором, пахал поля рядом с их домом. А осенью, после уборки урожая, они на этом поле запускали воздушного змея и отец бегал, как мальчишка. Славке запомнилось то время, как самое счастливое в его жизни.
Теперь то поле застроили коттеджами, каждый из которых был в несколько раз больше дома, где жил Славка. Крыши коттеджей были очень красивые, зеленого или красного цвета. А три крыши блестели почти так же, как купола церквей.
— Медные, — говорил отец. — Из стратегического материала.
В доме под такой крышей жил Венька. Он приезжал из Москвы на лето и хвастался перед местными ребятами мобильным телефоном. А еще у Веньки была плоская черная коробочка, иногда он открывал её. Тогда на экране появлялись маленькие солдатики, которые нещадно палили друг в друга из автоматов.
На зимние каникулы Венька не приехал. Он еще осенью хвастался, что поедет на Красное море, там даже зимой теплее, чем тут летом. А Славка так и не понял, почему где-то море красное. Разве может быть море красным? Вот у нас Волга, когда в ней отражается небо, кажется голубой, а стоит только войти в неё, то у самых ног вода почему-то коричневая.
Так, рассуждая сам с собой, Славка и не заметил, как оказался на льду рядом с рыбаками. Он постоял сначала около одного дяденьки, но тот будто и не заметил его. Тогда Славка перешел к другому дяденьке, тот как раз вытаскивал, перехватывая леску, очередную добычу. Добычей оказался маленький окунёчек. Брошенный рядом с лункой, окунёчек замороженно шевелил хвостом.
Славка удивился тому, как радуется дяденька пойманной рыбке, вот и бутылку с водкой из ящика достал. И стаканчик у него интересный, раздвигается и складывается. Дяденька, опрокинув стаканчик, крякнул и, потянувшись за бутербродом с такой ароматной ветчиной, которой Славка ни разу не пробовал, назидательно произнёс:
— Всяк пьет, да не всяк крякнет!
Славка, нюхнув запаха ветчины, чуть было не захлебнулся собственной слюной.
— Что, сильно жрать хочется? — спросил его рыбак и, увидев честный утвердительный Славкин кивок, буркнул, отворачиваясь к своей лунке и не прекращая жевать: — Мне самому хочется.
И принялся однообразно подергивать необычайно гибкую короткую удочку.
Славке казалось странным, что эти взрослые, богатые дяденьки, у всех мобильные телефоны, а на берегу их дожидаются шикарные автомобили, не могут сходить в магазин и купить там большую рыбину.
«Тоже, наверное, менеджеры, как Венькин отец», — подумал Славка.
Это слово было ему известно, потому что папка объяснил, кого называют менеджерами:
— Это те люди, сынок, которые не сеют, не пашут, и даже гвозди не забивают, а протирают штаны в конторах, которые называются офисами. И денег у них тьма.
Но сколько бы Славка ни рассматривал сзади штаны Венькиного отца, ни одной дырки обнаружить так и не удалось.
Как хорошо было летом! Там вдали, за колокольней, проходили большие белоснежные теплоходы, они, двигаясь глубоким старым руслом ещё той, непокорённой реки, поворачиваясь к берегу то кормой, то бортом, то носом. Волна, идущая от них, плескалась о берег и делала Волгу живой.
Славка, как ему казалось, научился плавать. Но плавал он пока ещё по-собачьи, высоко подняв голову и шумно отфыркиваясь губами, посиневшими от длительного пребывания в воде, часто перебирая руками и разбрызгивая воду ногами.
Ему очень хотелось побывать на колокольне, торчавшей из зеленого островка земли. Но он понимал, что пока ещё не сможет, как ребята постарше, вплавь добраться туда.
Зато теперь, зимой, оказывается, очень просто до неё дойти.
Славка так и не понял, почему раздался звук, похожий на треск ломающегося льда, почему вдруг небо опрокинулось вверх, а вместе с ним полетела колокольня, откуда перед глазами появилась вода, и почему первый же глоток этой воды перехватил дыхание, запечатав горло так, что нельзя было откашляться, чтоб вдохнуть воздуха. Он перепугано замолотил по воде руками и ногами, и закричал:
— Дяденьки, дяденьки, помогите!
