Вода, проникнув через одежду, непривычно обожгла его тело. Но мокрая одежда все сильней сковывала его движения, руки взмахивали все реже и реже, ему вдруг стало очень холодно. В последний раз он увидел, что рыбаки не обращают на него никакого внимания, как бы он ни кричал. А может, ему только казалось, что он кричал, потому что его легкие разрывались от желания сделать хоть один вдох?
«Боженька, миленький, спаси меня. Я и мамку теперь буду слушаться», — пообещал он, и это стало его последней мыслью.
— Хороший у тебя чаёк, Володя, — похвалил Ракитский. — Душу погрел, теперь можно и полетать. Ты готовься, а я схожу к рыбакам посмотрю, что у них ловится.
Ракитский спустился с берега на лёд. «Полное пренебрежение к собственной жизни. Их льдины отрывает от припая, уносит в море, их спасают вертолетами, они даже тонут, но их ряды все равно не редеют, — подумал он. — Ледок-то совсем тонкий, морозов настоящих в этом году так и не было».
Он посмотрел на жалких, полузамерзших рыбёшек, которых раз за разом выуживали из лунок рыбаки, увидел Кононова, вышедшего из дома, и, подумав, что таким уловом и кошку вряд ли накормишь, направился к вертолету.
— Может, вертолетом утопленника достать? — сказал один рыбак другому.
Этот вопрос донесся до слуха Ракитского, будто из небытия, он даже несколько шагов успел сделать, прежде чем обратил внимание на эту фразу. Ракитский резко обернулся к говорившим и спросил:
— Какого утопленника?
— Да вон в полынье плавает, — спокойно указал один из рыбаков.
— И давно плавает? — спросил Ракитский.
— Да часок уж точно, — с полнейшим безразличием к чужой судьбе ответил рыбак, как будто в полынье плавало бревно, а не человек.
Ракитский рванулся к вертолету, выстраивая на бегу очередность действий и с досадой думая, что мотор остыл и потребуется время на его прогрев.
— Володь, открывай правую дверь и подержи ее, я ее сброшу, — Крикнул Кононову Ракитский, усаживаясь в кресло пилота с левой стороны.
Заставляя себя успокоиться, Ракитский вставил ключ в замок зажигания и запустил мотор. Бегло взглянув на прибор, показывающий температуру головок цилиндров, с удовлетворением отметил, что мотор не успел сильно остыть и это позволит сэкономить несколько секунд.
— Что за спешка такая? — спросил непонимающе Кононов.
— В полынье за рыбаками утопленник, видишь?
Отсюда, с вертолетной стоянки, в полынье было видно что-то, похожее на серо-голубой пакет.
— Не пристёгиваемся, — решил Ракитский. — Как думаешь, хватит у гарнитуры шнура, когда ты выберешься на лыжу?
На этом типе вертолета лыжа представляла собой стальную трубу около пятидесяти миллиметров в диаметре.
Ракитский включил муфту несущего винта и, подождав несколько секунд, пока прогреются подшипники, установил нужные обороты мотора и расчетливым движением шаг-газа поднял машину в воздух.
Они подлетели к полынье на высоте не более двух метров. Ракитский привычно развернул вертолет навстречу ветру. Северозападный ветер порядка трёх-пяти метров в секунду, пробегая над рекой, не встречал на своем пути каких-либо препятствий и поэтому дул ровно, без турбулентности, но были и отдельные порывы.
Полынья была небольшой, тело утонувшего человека течением реки прибило к правому краю, ограниченному тонкой коркой льда. О посадке вертолета в случае острой необходимости на такой тонкий лед не могло быть и речи. Воздух, отбрасываемый несущим винтом, срывал жгутики с верхушек мелкой ряби, создавая седоватую, похожую на позёмку, кисею на фоне черной студёной воды.
— Постарайся двигаться как можно плавнее, — попросил Ракитский Кононова. — Ну, давай, Володя, с Богом!
Кононов перебросил ноги через борт и, держась за обрез двери, встал на лыжу. Как только он понял, что стоит надежно, Кононов сказал:
— Давай потихонечку.
Ракитский, глядя прямо перед собой, начал медленно снижаться.
Рассеяный свет зимнего сумрачного дня сильно затруднял считывание расстояния до поверхности льда. Не случайно пилоты, которым предстоит посадка на снег дальних, неподготовленных аэродромов или на спокойную гладь озёр, набирают с собой веники, и сбрасывают их во время прохода над местом посадки.
Кононов, присев на лыже на корточках и сложившись в таком положении до предела, тянул правую руку вниз, но опустить её более чем сантиметров на пять ниже лыжи, он не мог.
— Давай ещё чуть-чуть ниже, — говорил он Ракитскому.
И оба думали, как хорошо, что для переговоров на борту не нужно нажимать никаких кнопок, так сделано переговорное устройство на этом вертолете.
Ракитский, нутром предчувствуя очередной порыв ветра и каждой клеточкой своего тела ощущая расстояние от хвостового винта до льдины, миллиметр за миллиметром, уже и лыжи в воде, опускал вертолет ниже и ниже, пока пальцы Кононова не прикоснулись к куртке утонувшего.
— Похоже, что это ребёнок, — сказал он. — Куртка у него намокла и немножко замерзла, и держит его на плаву, как пузырь.
Кононов пытался ухватиться за куртку, но едва дотягивался до неё кончиками пальцев, и при каждом таком прикосновении тело ребенка, как подпружиненное, слегка погружалось в воду.
Пилоты вертолётов знают, как по-разному ведет себя машина, находясь на малой высоте над ровной площадкой суши, над кустарником или над водой. Тонкий лед под напором воздуха от несущего винта мог мгновенно разрушиться, резко изменив условия пилотирования.
«Вдруг вертолёт нырнёт? Если даже и успею из него выскочить, то кто поможет выбраться на лёд?» — вспыхивала временами предательская мысль, парализующая волю, но Ракитский по-прежнему заставлял себя смотреть на горизонт, всем существом ощущая положение вертолета в пространстве.
«Не дай Бог, вертолет качнется чуть порезче, и тело может скользнуть под лед», — боялся Кононов, в очередной раз пытаясь получше ухватиться за куртку.
— Дима, ну хоть на сантиметр ниже, пожалуйста, — просил Кононов.
И Ракитский, внутренне напрягшись и умоляя Господа Бога, чтоб не подвел вертолет, снижал его на один сантиметр.
Но мотор вертолёта «Робинсон-44» исправно, без перебоев или отдельных пропусков в работе цилиндров, пел свою песню на одной и той же монотонной ноте.
«Только бы не допустить крена, когда Кононову удастся ухватиться за куртку ребенка», — подумал Ракитский, и сказал:
— Как ухватишься, сам не поднимай, скажи мне, я это сделаю вертолётом.
— Дима, умоляю, ещё на сантиметр, и я ухвачу его, — попросил в очередной раз Кононов.
Ракитский, выдерживая «горизонт», хотя и смотрел только вперёд на черную полоску кустов на противоположном берегу, но нутром будто видел несколько сантиметров зазора между хвостовым винтом и льдиной. А так же лыжи вертолёта в чёрной полынье, которые то спереди, то сзади выныривали и вновь погружались в воду. Может, от лёгкого дуновения ветра, а может, от дыхания Кононова.
— Я держу его, — услышал, наконец, Ракитский долгожданную фразу.
— Хорошо, держи крепче, я взлетаю, — и медленно, без рывков, приподнял вертолет на высоту не более метра и, едва двигаясь надо льдом, повёл его в сторону берега.
Секунды на «выбег» несущего винта после выключения мотора тянулись вечностью.
Ракитский не мог сразу же броситься Кононову на помощь. Ему надо было выключить мотор вертолета и остановить после «выбега» несущий винт, а на это требовалось драгоценное время. Кто знает, есть ли оно теперь, или судьба уже отсчитала последние секунды жизни ребенка?
