— Ну, давай, — отрешенно сказал шофер, очевидно думая уже о чем-то своем.
— Спасибо. — Никита на одном дыхании проскочил три пролета и с силой надавил кнопку звонка.
Дверь открыла Ира. Никита от неожиданности сделал шаг назад. Придя в себя, он зло спросил:
— А что ты здесь, собственно, делаешь? — Квартиру караулю.
— А Татьяна?
— На республиканских соревнованиях… Тебе записку оставила. Подожди. — Она бросилась в квартиру.
Никита, подумав, вошел следом. Дверь первой комнаты была закрыта. Из замочной скважины торчал ключ. Дверь второй — полураспахнута. Никита в нерешительности остановился.
— Кто там? — услышал он вдруг тихий и озабоченный мужской голос.
«Ничто так не настораживает, как шепот». Никита понял, что невольно попал в глупое положение, хотел было кашлянуть, предупредив тем самым говоривших о своем присутствии, но в это время Ирина, громко рассмеявшись, ответила:
— Знакомый. Татьяны.
— Зачем ты его пустила? — раздраженно проговорил мужчина.
Голос показался Никите знакомым. Даже очень знакомым. Он сделал шаг вперед, так, чтобы была видна часть комнаты. У трюмо, торопливо застегивая рубашку, стоял Одинцов.
— Где расческа?
Он проверил карманы, пошарил в ящичке, пригнулся, чтобы получше рассмотреть себя в зеркале, и, увидев в нем Мазура, замер. Лицо его окаменело, взгляд сухо блестевших, вечно бегающих глаз остановился, и лишь мелко подрагивали уголки тонких, вытянутых в прямую линию губ.
— Здравствуй. — Одинцов медленно, не разгибая спины, повернулся.
— Здравствуй. — Никита перевел взгляд на Ирину. — Где записка?
— Там. — Ирина кивнула на соседнюю комнату. Никита посторонился и, когда она прошла, с тихой яростью бросил:
— Какая же ты дрянь… Одинцов!
Виктор выпрямился, побледневшее, сразу ожесточившееся лицо было холодно и непроницаемо, еле сдерживая себя, старательно, как все подвыпившие люди, выговаривая слова, произнес:
— Ты меня с кем-то перепутал.
— И ноги твоей чтоб в этом доме больше не было! На крик выскочила Ирина.
— Что случилось? — спросила она растерянно.
— Ничего, — как можно мягче проворчал Никита. Вид Ирины — доверчивый, беспомощный, незащищенный — неожиданно вызвал в нем чувство жалости и сострадания. — Ничего, — повторил он и подумал, что у этой девчонки в жизни, наверное, будет все, кроме счастья. — Он осторожно взял из протянутой руки конверт, поблагодарил и направился к выходу.
Ирина захлопнула за ним дверь и прильнула к глазку. Она увидела, как Никита развернул записку, прочитал, как лицо его мгновенно озарила счастливая улыбка и как он, высоко подпрыгнув и взмахнув руками, словно футболист, забивший решающий в матче гол, через три ступеньки помчался вниз. Ирине стало необъяснимо грустно. Она вернулась в комнату и, не глядя на Виктора, чувствуя какую-то странную неловкость, принялась молча расчесывать волосы.
— Зачем тебе что потребовалось? — сухо спросил Одинцов.
— Что?
— Афишировать наши отношения.
Ирина хотела что-то возразить, но вместо этого уткнулась в подушку и заплакала.
ГЛАВА XI
Никита прислушивался к оживленному гулу в летной комнате. Спорили главным образом вернувшиеся из полета. Осунувшиеся, взлохмаченные, с разгоряченными лицами в потеках пота на щеках, они неистово размахивали руками, изображая только что прошедший на высоте бой. Правда, им можно было бы и не кричать — все было понятно по их режущим в разных плоскостях ладоням. Те, кому предстояло подняться в небо, больше слушали, чем говорили, сидели по-деловому спокойные и, сосредоточиваясь, обдумывая возможные варианты предстоящего поединка, изредка шумно вздыхали.
Мазур прошел к своему шкафчику, открыл его, чтобы переодеться, как вдруг услышал:
— Вы, по-моему, меня избегаете?
Никита рывком стащил через голову гимнастерку. Перед ним стоял Виктор. Шлемофон — на затылке, парашют — через плечо, ну, прямо хоть фотографируй: Аполлон в костюме летчика-высотника.
— Ну что вы, — возразил Никита, — полдня бегал, чтобы обнять.
— Ладно, не лезь в бутылку…
— Витька! — крикнул кто-то от дверей. — Какого черта мы тебя ждать должны?!
— Иду. — Виктор перебросил парашют с одного плеча на другое и, вдруг посерьезнев, тихо сказал: — Ты о вчерашнем не болтай: злые языки страшнее пистолета.
— Ты это о чем?
— О том, — усмехнулся Виктор и выразительно щелкнул себя по горлу.
— А-а, протянул Никита. — А я думал, на свадьбу пригласить хочешь.
— Витька! — с нетерпением окликнули Одинцова. — Автобус уйдет.
— Ну так как, договорились? — облизав пересохшие губы, спросил Одинцов.
— Иди, Витя, — с мягкой иронией в голосе проговорил Никита. — Я не футбольный комментатор. Детей мне с тобой не крестить, в паре не летать, так что можешь хоть ведрами — лишь бы на здоровье было.
В серо-зеленых невыспавшихся глазах Одинцова мелькнула тень раздраженности и непонимания. Он похлопал себя по груди, хотел что-то сказать, но, очевидно передумав, махнул рукой и убежал.
Никита сокрушенно вздохнул, быстро переоделся и, получив парашют, отправился к стоянке своего самолета.
Алик, еще издали завидев фигуру друга, заорал:
— Мазур! Никита подошел.
— А где Баранов? — спросил он, не заметив среди присутствующих инструктора.
— Сережку повез, — сказал Алик. — Я, говорит, богомолец, сейчас из тебя дурь выбью. Вот и выбивает. — Он взглянул на часы. — Уже двадцать минут выколачивает.
— Опять правой рукой к левому уху тянулся?
— А левой к правому, — подтвердил Миша. — Истинный христианин.
О случае, когда Бойцов перепутал на тренажере руки, вскоре все забыли. Все, кроме самого Сережки. Что он левша, Бойцов скрывал самым тщательным образом. Но каких трудов ему это стоило, знал только он один. Ему пришлось заново учиться писать, чертить, рисовать, играть в волейбол и даже боксировать. Его левая — главный козырь хозяина — была тем рычагом, которым он не раз укладывал своих соперников на ринге.
Сережка победил свой недуг, но в минуты волнения он иногда забывался, и все возвращалось на круги своя. Во время первого самостоятельного вылета он снова перепутал руки. Баранов, заметив это, побелел.
— Ты что, левша? — спросил он, когда Бойцов по его приказу вылез из машины.
Сережка кивнул.
— Как же я тебя в воздух выпущу? — Баранов был и впрямь озадачен: а вдруг действительно напутает?
— Я же летал, товарищ капитан, — заканючил Сережка, и вид у него в этот момент был такой
