они обрели крылья.
— Ну, что ты приуныл? — Славка толкнул Никиту, который украдкой поглядывал на вращающиеся двери аэровокзала, и улыбнулся. — Ждешь?
— Жду, — признался Никита.
— Не горюй, старик. Она напишет. Меня чутье никогда не подводило.
«Начинается посадка на рейс № 421…» — прогремело из динамика.
— Мой. — Черепков поправил фуражку, ремень и, одернув гимнастерку, приосанился. Форма на нем сидела отлично. То ли он ушил ее, то ли поправился, трудно сказать, но только теперь к его виду не придрался бы даже Харитонов.
— Привет Одессе. — Никита пожал Алику руку и дружески подмигнул.
— Спасибо, — сказал Алик, — но я там долго не задержусь.
— А куда ж ты денешься? — удивился Никита.
— В Киргизию, старик. Я все-таки хочу пройти по этому проклятому карнизику, должен пройти.
— Понятно, — сказал Никита. Он вспомнил свой ночной разговор с Аликом, и где-то в глубине души у него родилось теплое и нежное чувство к этому нескладному парню, которого по глупой случайности чуть было не отчислили из училища, и впервые подумалось, что Парашют своего добьется и когда-нибудь действительно станет испытателем.
Через полчаса улетели Сережка с Ленькой, а когда подошла очередь Никиты, он беспомощно оглянулся и, не заметив в дверях знакомой фигуры, сник.
— Ничего, — сказал Славка, выталкивая друга на перрон. — Главное — не отступать. Дыши глубже.
ГЛАВА XII
— Кто там? — Голос был хрипловатый, по-юношески ломкий, но Никита сразу узнал его, он просто не мог не узнать, хотя не видел брата два с лишним года.
— Из газоуправления.
Дверь распахнулась. На пороге в трусах и майке стоял Димка — повзрослевший, возмужавший, с заспанным лицом и взъерошенными волосами.
— Ты?!
— Султан турецкий, — сказал Никита, испытывая непонятное смущение и неловкость, словно бы он входил не к себе домой, а в чужую незнакомую квартиру. — Все дрыхнешь?
— Не ворчи, — виновато улыбнулся Димка, натягивая джинсы. — Голос совсем как у отца стал.
— Дома? — насторожился Никита.
— На даче. Их воздух, видишь ли, городской не устраивает, гари, говорят, много, дыма.
— Здравомыслие — отличительная черта наших родителей.
Никита прошел в свою комнату и осмотрелся. Все на месте, как будто он и не уезжал. Стол, за которым он занимался, скрипучий диван, на котором он вертелся по ночам, читая и думая о своем будущем, старенький шкаф и полки с книгами. Их стало значительно больше. На стене — боксерские перчатки, несколько крупных фотографий, запечатлевших бои лучших боксеров сборной Советского Союза. Олимпийский чемпион Владимир Сафронов… Трехкратный чемпион Европы Андрей Абрамов… Лемешев… Лицо последнего парня было удивительно знакомым. Он стоял на верхней ступеньке пьедестала почета, вскинув в приветствии руки и криво улыбаясь — левая бровь была заклеена лейкопластырем. Через плечо — алая лента чемпиона, на груди — медаль.
— Никак, ты? — с восхищенным недоумением пробормотал Никита.
— Собственной персоной, — не без гордости заметил Димка. — Чемпион Поволжья.
— И ты это серьезно?..
— Сегодня у меня финальный бой. Если выиграю, стану чемпионом РСФСР. Среди юношей, конечно.
— Во сколько?
— Что? — не понял Димка.
— Бой.
— В шесть.
Никита озадаченно посмотрел на мускулистую фигуру брата.
— А как же парашютный спорт?
Димка сморщился, как от горького, и махнул рукой:
— Не приняли — я и плюнул на них. А переквалифицироваться… теперь поздно. Будем завтракать?
— Можно, — согласился Никита.
Через полчаса братья уже сидели за столом на кухне, ели прямо со сковородки яичницу, бутерброды, пили молоко.
— А ты мою комнату прочно абонировал, — сказал Никита.
— Тебя ж вечность не было, — смутился Димка. — Занимай отцовский кабинет. Он, по всей вероятности, на даче до глубокой осени обосновался. Между прочим, когда ты к ним собираешься?
— Завтра.
Димка залпом выпил бутылку молока и похлопал себя по тугому, как барабан, животу.
— Порядок, — сказал он удовлетворенно. — К вечеру буду в форме.
— У тебя серьезный противник?
Димка смахнул со стола грязную посуду и, встав в стойку, провел короткий и стремительный бой с тенью.
— Достойный, как пишут в газетах в таких случаях. — Он подсел к брату, глянул на него исподлобья и задумался, растирая кисти рук.
— Поговорить хочешь? — заметив его нерешительность, спросил Никита.
— Посоветоваться.
— Тогда одевайся. На свежем воздухе голова лучше работает.
Братья шли по городу, и Никита с трудом узнавал его, так непередаваемо он изменился. Старенькие деревянные дома с проходными дворами, где он мальчишкой гонял голубей, снесли, и на их месте выросли многоэтажные здания. Базарную площадь украсили раскидистые павильоны, а центральная улица, расцвеченная гирляндами разноцветных фонариков, выглядела празднично и нарядно.
— Веселенький, смотрю, стал наш городок. Ну, так что тебя мучает?
— Начнем с родителей, — сказал Димка, собираясь с мыслями. — Им вынь да положь высшее образование, иначе ты не человек, неандерталец. Это нам с детства внушили.
— Кому это вам?
— Нам! — Димка хлопнул себя в грудь. — Мне, Витьке…
— Это рыженький такой?
— Да. Его еще в восьмом классе чуть из школы не выперли.
— За что?
— За полное отсутствие всякого присутствия, — язвительно заметил Димка.
— Так чем знаменит твой Витька?
— Трепло. В экономический пролезть желает. Орет на каждом перекрестке, что мечта детства, мол, сбывается, а я-то знаю, что у него там дядька преподает. И другие не лучше… идут туда, где проходной балл поменьше.
— Короче можно? — не выдержал Никита.
— Не перебивай. — Димка задумчиво потер подбородок. — Возьмем, к примеру, тебя. Ты знал, чего
