Альберт лежал, его прекрасные глаза были широко раскрыты, но он, казалось, не видел ничего вокруг. Я подошла к постели и посмотрела на него.
Вошли все дети — кроме Беатрисы — и поцеловали ему руку. Он тяжело дышал. Говорить он не мог, но губы его с усилием прошептали:
— Кто это?
— Это я, твоя маленькая женушка, — закричала я.
Я не могла там больше оставаться, Мне все стало ясно. Приближалась страшная трагедия. Сотрясаясь от рыданий, я выбежала из комнаты. Вскоре Алиса позвала меня.
Я встала на колени у постели, Алиса — с другой стороны. Берти и Елена стояли в ногах. Я знала, что в комнате были еще и другие. Его губы шевельнулись, и в последний раз он сказал по-немецки — милая женушка.
Он держал мою руку, и я чувствовала, как пожатие слабело. Я встала и поцеловала его в лоб.
— О мой дорогой… мой любимый, — прошептала я. И все было кончено. Альберт умер.
Мы были в трауре. Весь мир должен был облечься в траур по Альберту. Я не могла поверить в его смерть. Его нет. Как могу я жить без него. У меня были дети. Они объединились вокруг меня. Даже крошка Беатриса пыталась утешить меня. Милая Алиса была такая ласковая, такая любящая. Но что она могла для меня сделать? Никто больше не мог ничего сделать. Его не стало. Он был моей жизнью, и моя жизнь кончилась.
Я не желала никого видеть, никуда выходить. Я хотела быть одна с моим безысходным горем. Альберт, возлюбленный, святой, несравненный, ушел навсегда.
АЛЕКСАНДРА
Странно, но, когда я сделала это открытие, гнев смешался с моим горем и уменьшил его.
Берти! Мой собственный сын! О, какой позор! Я обнаружила письмо от Штокмара. Я помню, как расстроился Альберт, получив его. Через несколько дней он сказал, что поедет в Кембридж для встречи с Берти. Теперь я знала почему.
Берти опорочил себя. Штокмар писал, что, когда Берти находился в Карэ-Кэмп, у него была любовница. Сплетни об этом дошли до Штокмара, а мы оставались в неведении! Во всяком случае, я ничего не знала.
Я очень хорошо помню тот день — проливной дождь, холодный ветер. Я сказала Альберту: «Ты не можешь ехать в Кембридж в такую погоду». И он ответил: «Я должен». И он поехал и вернулся с лихорадкой… которая убила его. Берти убил Альберта!
Мой гнев против него был настолько велик, что на какое-то время он затмил все остальные чувства. Я все время повторяла себе: если бы Альберт не поехал в Кембридж, он был бы жив сейчас.
Когда Берти подошел ко мне, я с трудом могла заставить себя взглянуть на него. Ему было двадцать лет, совсем взрослый. Берти, который всегда был для нас разочарованием. Едва ли мог найтись кто-либо, меньше походивший на Альберта; и все же он был сын Альберта… сын, убивший своего отца!
Нет, это было несправедливо. Но его преступная беспечность и похотливость ускорили кончину Альберта. Я не могла сдержаться. Я должна была сказать ему это.
— Поездка твоего отца в Кембридж вызвала у него лихорадку.
— Он был болен, когда приехал, мама.
— Я знаю, что он был болен. Я умоляла его не ездить.
— Ему и не нужно было ездить. Я помню, погода была скверная.
— Он поехал, потому что счел это необходимым. Ты знаешь, почему. Берти покраснел. — Он услышал о том, что произошло в Карэ-Кэмп, — сказала я.
— А, это, — сказал Берти, — ничего особенного, в сущности.
— Ничего! Женщина… распутная женщина и принц Уэльский! По-твоему, это ничего? Папа так не думал. Он рискнул своей драгоценной жизнью.
Берти подошел и обнял меня. Странно, но его ласка принесла мне желанное утешение.
— Он был болен до поездки. Ему не надо было приезжать. Не было никакой необходимости. С этой историей было покончено. Это все пустяки. Все… я хочу сказать, что я не хуже других… Это не моя вина, что он приехал тогда. Я не просил его. Я покачала головой.
— Тебе никогда не понять твоего отца, Берти. Он был святой. У меня хлынули слезы, и даже гнев против Берти не утолил моего горя.
Я ни в чем не находила утешения. Я потеряла единственного человека, который составлял все счастье моей жизни. Часами я сидела, вспоминая наше прошлое с Альбертом. Меня терзало раскаяние при мысли о всех домашних бурях, возникавших по моей вине, и как мой ангел был неизменно добр, терпелив, всегда прав. И чтобы он ушел от нас, он, в чьей мудрости мы так нуждались!
Я писала дяде Леопольду: «Хотя, благодарение Богу, я скоро увижусь с вами, я должна написать эти несколько строк, чтобы подготовить вас к печальному унылому существованию, которое ожидает вас с вашим бедным, покинутым, неутешным ребенком, влачащим тоскливую безрадостную жизнь. Я твердо раз и навсегда решила, что желания и планы Альберта станут для меня законом. Ничто в человеческой власти не заставит меня изменить тому, что он решил, чего он желал… и я надеюсь в этом на вашу помощь и поддержку. Это особенно относится к нашим детям — Берти и другим, — чье будущее он так заботливо продумал.
Хотя я слаба и жалка, дух мой крепнет, когда я думаю о его желаниях и планах… Я знаю, вы поможете мне в моей скорби… Мне кажется, что мой любимый, мой бесценный так близок ко мне. Да благословит и сохранит вас Господь. Всегда ваше несчастное, но преданное дитя».
По моему распоряжению комнату, где умер Альберт, сфотографировали. Моя почтовая бумага и носовые платки были с черной каймой в знак траура по маме. Я приказала расширить ее еще на дюйм. Над портретами Альберта висели лавровые венки. Детей сфотографировали у его бюста, имевшего с ним разительное сходство. Все эти мелкие заботы приносили мне утешение. Дядя Леопольд считал, что мне следует переехать в Осборн.
Каким унылым казался Осборн без Альберта! Как мог дядя Леопольд подумать, что я где-то найду утешение! И особенно в Осборне, в его детище, где только благодаря его блистательным дарованиям маленький домик превратился во дворец! Как я могла быть там счастлива? Я нигде не могла быть счастлива.
Я сидела у окна, глядя на море. На подушке, рядом с моей, лежал его портрет. Я горько плакала. Я находила крупицы покоя, засыпая, прижимать к груди ночную рубашку Альберта.
В Осборн прибыл брат Альберта. Это произошло в холодную сырую полночь. Для него было мучительным испытанием пересечь в такую погоду Ла-Манш, но ничего не могло быть мучительнее нашего горя. Мы обнялись и плакали об ушедшем дорогом нам человеке.
23 декабря Альберта похоронили в часовне святого Георга в Виндзоре. Это было только временно, потому что потом его должны были перенести в мавзолей во Фрогморе — на том месте, которое мы с Алисой выбрали сразу после его смерти. Когда-нибудь — как я молилась, чтобы это случилось поскорее, — я лягу там рядом с ним.
Я вспоминала проведенные с ним рождественские праздники, как он посылал за елками в Кобург, и как обычай справлять Рождество с елкой быстро приняли многие англичане; Милый Альберт, как он изменил мою жизнь! И жизнь всех англичан!
Он умер слишком молодым. Сорока лет. Какая трагедия! Такой чудесный человек, который принес столько добра! Я не присутствовала на похоронах, но душой я была там. Траурную процессию возглавлял Берти. О чем он думал, идя за гробом отца? Какое раскаяние он должен был чувствовать?! Если бы Альберт только не поехал в Кембридж…
Мне хотелось возложить вину на кого-то, и я обвинила во всем Берти, хотя в глубине души сознавала, что это было несправедливо.
Я сидела, глядя на серое море. Сейчас начнется заупокойная служба, прогремят пушки, ударят в
