Я радовалась, что церемонию бракосочетания совершал архиепископ Йоркский. Я была к нему особенно расположена, так как за три года перед этим у него умерла жена. Мы говорили о дорогих покинувших нас любимых и о том, как мы всю жизнь будем оплакивать их.
Я была в глубоком трауре и во вдовьем чепце и представляла себе, как бы это все выглядело, если бы Альберт был жив и вел свою дочь к алтарю.
Итак, Алиса была замужем. Перед отъездом из Англии они провели краткий медовый месяц в Райде.
Моя крошка Алиса стала принцессой Гессен-Дармштадтской, и ее любящего внимания уже не будет со мной. Теперь моим утешением будут Ленхен и Луиза.
В мае я впервые посетила Балморал без Альберта. Я не представляла себе, как я буду чувствовать себя в этом месте, столь любовно созданном Альбертом для нас. Здесь все было наполнено воспоминанием. Меня встретили очень тепло и с искренним сочувствием. Эти славные люди примирились с тем, что я в трауре, и некоторые из них, такие, как Энни МакДональд, моя личная камеристка, и Джон Браун, намекали, что мне пора перестать предаваться горю и начать принимать участие в общей жизни.
К моему удивлению, в Балморале мне было лучше, чем где-либо. Шотландцы более прямые и непосредственные люди, чем те, с кем мне случалось встречаться на юге. Они говорили искренне и от души. Я уже давно это обнаружила и специально выбирала шотландцев в мой штат в Балморале. Они были менее учтивы — скорее даже грубоваты в манерах, но мне это нравилось. Особенно я симпатизировала Джону Брауну. Он был сыном фермера и до 1849 года был в числе дворовой прислуги, но вскоре я оценила его достоинства, и он стал находиться при мне постоянно. Альберт это одобрил.
Я была рада услышать, что осложнения с «Трентом» были успешно улажены. Американцы, получив дипломатически тонко составленную Альбертом ноту, согласились на просьбу британского правительства, чего они не могли бы сделать, не уронив своего достоинства, если бы была отправлена первая воинственная нота. Когда лорд Пальмерстон сообщил мне эти известия, я напомнила ему, что мирным разрешением конфликта мы были обязаны Альберту. Я рассказала ему, как Альберт, совершенно больной, настолько слабый, что едва мог держать перо, работал над этим документом. Пальмерстон согласно кивнул.
— Ваше величество, — сказал он, — такт, рассудительность и проницательность покойного принца всегда вызывали во мне неизменное безграничное восхищение.
Я печально улыбнулась. Это был один из тех моментов, когда лорд Пальмерстон мне нравился.
В Балморале я заложила монумент, в основании которого были выгравированы слова: «Светлой памяти Альберта Великого, принца-консорта от его убитой горем вдовы». На церемонии присутствовали дети, и на камне были вырезаны и их инициалы.
Я помнила, с каким восторгом Альберт знакомил меня со всем, что было дорого его сердцу, у него на родине, и меня охватило желание побывать там еще раз — погулять в лесах, где мы бродили с ним, увидеть Розенау и услышать пение птиц, вновь оказаться в комнате, где он учился и фехтовал с Эрнстом.
Все согласились, что это была прекрасная мысль. Дети думали, что это утешит меня, а Пальмерстон намекал, что мой период траура должен закончиться и я должна начать выезжать, чтобы подданные могли видеть меня. Какие бывают бесчувственные люди! Уж не думали ли они, что мой траур когда-нибудь кончится? Они просто хотели видеть мою скорбь, но это было мое личное дело.
Я взяла с собой Ленхен и Луизу. Они заменили мне теперь мою нежную Алису. Обе они были хорошие девочки и желали помочь мне забыть мое горе — невозможная задача! Мне хотелось увидеть дядю Леопольда, чтобы погоревать вместе. В своих мрачных траурных одеждах я прибыла в его дворец в Лекене. Обняв его, я разрыдалась, и он тоже заплакал.
— Вы видите перед собой самое несчастное существо в мире, — сказала я.
— Я страдаю с тобой, — отвечал он, — и разделяю твое горе. Мы долго говорили о нашем ангеле.
— По крайней мере, — сказал дядя Леопольд, — ты прожила с ним двадцать счастливых лет. Я рано потерял мою Шарлотту, а теперь и Луизы уже нет. Я знала, что он тоже страдал; но ничто не могло сравниться с потерей Альберта.
Дядя Леопольд очень постарел, он сгорбился. Его парик был слишком пышен и не соответствовал его фигуре. Он сказал мне, что все время болеет. Ревматизм замучил его, и у него было такое множество недомоганий, что когда одно немножко отпускало, то тут же начиналось другое.
Он сказал, что у него для меня приготовлен сюрприз. Датский принц Христиан с семьей приезжают завтра, и он надеялся, что я позволю ему представить их мне.
— Это такая простая милая семья, — сказал он. — Они в Бельгии на отдыхе. Было бы невежливо не пригласить их.
— Я полагаю, их дочь с ними? — спросила я.
— Да, конечно. Я бы хотел, чтобы ты познакомилась с ней. Она красивая очаровательная девушка с изысканными манерами и с таким прекрасным вкусом.
Я, конечно, все поняла. Дядя Леопольд все это специально подстроил. Союз с датской королевской семьей был бы выгоден для Бельгии. Некоторые европейские государства были встревожены намерениями Пруссии. Там давал о себе знать некий Бисмарк-Шенхаузен[63]. В его планах было возвышение Пруссии, которую он желал видеть равной Австрии. Он посетил Лондон и беседовал с лордом Пальмерстоном и мистером Дизраэли. Лорд Пальмерстон, рассказывая об этой встрече, сказал мне, что с этим человеком придется считаться.
Не оставалось сомнений, что дядя Леопольд хотел нашего союза с Данией. Он говорил мне, что Альберт был «за», поскольку он беседовал с ним об этом незадолго до ужасного события.
После бесед с дядей Леопольдом горе вновь нахлынуло на меня. Я переживала снова все эти события; этот день, когда Альберт, глядя на меня измученными глазами, сказал мне, что должен поехать в Кембридж; и как я старалась отговорить его. О если бы только он послушался меня! Сидя у себя в комнате, я думала об этом и плакала. Ко мне вошла Ленхен и сказала:
— Мама, они приехали. Александра прелестна, и все они очень милые.
— Моя дорогая девочка, я не могу выйти к ним.
— Но, мама, они вас ждут.
— Милая, я не могу их принять. Ты должна понять, что мое горе слишком велико.
— Но, мама, дядя Леопольд все так чудесно устроил.
Я покачала головой. Я не могла выйти к ним. Я сидела у себя в комнате. Завтрак должен был пройти без меня.
Я сидела в печальных размышлениях, и примерно через час раздался робкий стук в дверь. Я не ответила. Я никого не желала видеть. Дверь приоткрылась, и я увидела очаровательную головку Вэлбурги Пэджит, которую я всегда очень любила.
— Ваше величество, могу я войти?
— Да, Вэлли.
Она подбежала ко мне и опустилась на колени, глядя мне в лицо. Я увидела, что ее глаза были полны слез.
— Милое дитя! — прошептала я.
— О ваше величество, какую боль вы носите в душе! Я так много думала о вас, но я ничего не могу сказать. В таком случае слова бессильны. Никому не понять ваших страданий. Я погладила её прекрасные волосы.
— Он был лучшим из людей, — сказала она.
— Его не ценили, Вэлли… никто. Они говорят… но они забывают.
— Ваше величество никогда его не забудет.
— Нет, никогда! — воскликнула я пылко. — Дитя мое, как хорошо с вашей стороны прийти повидаться со мной.
— Я так хотела этого, с тех пор как услышала, что вы здесь.
— Вы приехали с принцем Христианом и его семьей?
— Да, они очень приятные. — Мне так говорили.
— Ваше величество, я знаю, что это было Его желание, чтобы принц Уэльский женился на
