— Биологически это, конечно, хреново. Для них.
— Я никогда не понимал, почему эти дела настолько… настолько не в фазе. Биологический аспект с культурным.
— С культурно-психологическим.
— Очень странно быть в таком положении. Советовать кому-то повременить.
— У нее есть кто-нибудь на уме?
— Да есть там этот малец с «хондой».
— Но ты же ей не разрешаешь… Эти штуки, на них же очень опасно.
— Он дает ей шлем.
— Ты хочешь сказать, она носится по городу на заднем сиденье «хонды», крепко обхватив этого парня за живот, и ее грудь трется о его спинные мускулы? В четырнадцать лет?
— А что прикажете делать?
— Сказать ей повременить.
— Слава Богу, что хоть не «Харлей».
— Как его зовут?
— Хуан.
— О.
— А как с твоей?
— Моя встречается с целой кучей кандидатов. Все кандидаты мне представлены. Вожаком этой, я бы сказал, стаи является этот самый Клод.
— Его зовут Клод?
— Он в этом не виноват.
— Есть одна вещь, один маленький момент, с которым мы, как мне кажется, имеем право себя поздравить. Мы дали им простые имена.
— Простые, но красивые.
— Знаете, что я тут недавно встретил? Яхне. Я-х-н-е.
— Шутишь.
— Ни в коем разе. Я-х-н-е.
— Потрясающе.
— Да. Так что же с этим Клодом?
— Ему семнадцать лет.
— Ему семнадцать?
— Вот-вот.
— Малость староват для четырнадцати, тебе не кажется?
— А что прикажете делать?
— Семнадцать самый распущенный возраст.
— Семнадцать чистая анархия.
— Вспомню себя в семнадцать, так это был кошмар. Абсолютный кошмар.
— Аналогично.
— Управление машиной в нетрезвом виде, так это еще ботва.
— Сейчас подумаешь, так волосы дыбом.
— И ведь я не был каким-нибудь там бешеным, а некоторые из ребят, они ж были совсем бешеными.
— Я тоже встречал таких.
— Понимаешь, они же всерьез считали, что кровь на седле это специально.
— И не напоминай.
— Вот и говори про поведение.
— Да.
— Это ж такое было поведение, туши фонарь.
— Да.
— Можно сказать им, чтобы повременили, но что ты скажешь им потом, после того, как сказал повременить.
— Сказать им держаться на хрен подальше от бабушкиного домика.
— Так они и послушались.
— Что ж, по крайней мере, мы дали им простые имена.
— Простые, но красивые.
— Украсть ребенка. Начать все сначала.
— Разорвать его в клочья, в клочья, в клочья.
— Или сходить на полянку.
— Знойным полднем.
— Чертовы нимфы, должны ж они где-то быть.
— Обворожительные шеи для кусания.
— Осторожные, антропологические укусы.
— Пышногрудые нимфы, красноглазые нимфы, тягловые нимфы, шаровидные нимфы…
— Нимфы в костюмах с электроподогревом, могавки, дурашливые нимфы…
— Восхитительный язык их волос…
Рассказы Дональда Бартельми
Что мы знаем о лисе? Ничего, и то не все.
Что говорит о Дональде Бартельми биографическая справка? Родился, учился, воевал в Корее, работал газетным репортером, выпускающим редактором журнала «Локейшн», директором Хьюстонского музея современного искусства, преподавал в Сити колледже Нью-Йоркского городского университета, писал и печатался, умер. Был дважды женат, дочь от первого брака. Такие-то и такие-то литературные премии и отличия. Вся остальная доступная нам информация о Бартельми содержится в его текстах — ведь даже самый отвязанный авангардист описывает наш мир и только его («чего Бог не дал, того негде взять»), а вернее — свои взаимоотношения с этим миром. Перебирая рекурентные мотивы включенных в этот сборник рассказов, мы видим все элементы краткой биографии автора: школа, газетная и типографская работа, Корейская война (и вообще военная служба со всем ее идиотизмом), университетская жизнь, быт интеллектуальной тусовки, современная скульптура, все это повторяется раз за разом. Легко соотносятся со смутно проступающей («Как бы сквозь тусклое стекло, гадательно») фигурой автора такие мотивы, как неполадки в семейной жизни, алкоголь, сложные отношения с верой и церковью, проблема отцовства, рудименты популярного в среде американских интеллектуалов увлечение левыми идеями, пацифизм (к слову сказать, сугубо антивоенные «Игра» и «Отчет» выглядят несколько вымученно). Ну, а дальше все туманнее и туманнее. Президент и власть, как таковая. Бессмысленность каких бы то ни было попыток создать островок идеального общества. Антипатия к психоанализу. Возвращение в мир прошлого (школьный, армейский). Баскетбол. Берген… А над всеми этими частными мотивами один главный, объединяющий: все основные персонажи рассказов Бартельми чувствуют себя в созданном им мире крайне неуютно. Да и как иначе можно чувствовать себя в мире, похожем на свалку бессмысленных объектов и столь же бессмысленных, с чужого плеча, суждений и речевых форм, в мире, основная характеристика которого — дурная бесконечность однообразного многообразия или, если хотите, многообразного однообразия? В мире, где граница между фактом и фикцией размыта и подвижна? В мире, для описания которого лучше всего подходит каталог, случайное перечисление необязательных элементов, каждый из которых можно с легкостью изъять и заменить другим, столь же необязательным? «Единственная форма высказывания, не
