До наступления зимы 1845 года Франклин искал проход со стороны пролива Ланкастер на север, вместо того чтобы, руководствуясь предписанием Адмиралтейства, двинуться на юго-запад. Он все еще надеялся найти открытое полярное море. Но в результате они только обошли кругом один большой остров, Корнуоллис, так ничего и не обнаружив, кроме обширных ледяных массивов. Франклин встал на зимовку до весны 1847 года в одной из защищенных бухт острова Бичи, названного так по имени его первого офицера на «Тренте». Три человека умерло здесь — двое от болезней, один утонул. Их похоронили, поставив каждому по аккуратному надгробью, как на каком-нибудь английском сельском кладбище. Затем «Эребус» и «Террор» снова вышли в море, на сей раз в направлении юго-запада. Но и этот год, похоже, складывался неудачно. Льды становились все толще. С трудом продирались суда сквозь громоздящиеся льдины, бесконечно медленно продвигаясь вперед. Франклина это не пугало.
Опасный узкий пролив, в котором теснились, схлестываясь друг с другом, плавучие льды, Франклин назвал именем Пила. При этом он совершенно не думал угодить этим сэру Роберту, скорее наоборот.
Команда работала превосходно и во всем доверялась Франклину. Они шутили напропалую, в последнее время даже чуть больше обычного, но пока это особой тревоги не вселяло. Франклин знал, как звучит экипаж, когда он разлаживается. У капитана было много мелких забот, больших же не было вовсе.
Джейн Франклин провела зиму на Мадейре, вместе с Эллой и Софи Крэкрофт. Весною они побывали на Западно-Индийских островах. Джейн находила беспокойство Софи по поводу экспедиции несколько преувеличенным и решила, что небольшое отвлечение ей не помешает. Элла возвратилась в Англию, Джейн и Софи отправились в Нью-Йорк.
В «Геральде» они прочли объявление: «Мадам Леандер Лент поведает о любви, женитьбе или замужестве, — о странствующих друзьях, предскажет будущее. Малберри-стрит, № 169, первый эт., второй двор. Дамы — 25 центов, господа — 50. Устраивает скорые свадьбы за отдельную плату». Джейн, которая в Лондоне ни за что бы не пошла ни к одной гадалке, решила вдруг, что нужно непременно изучить еще и эту среду. Они отправились по указанному адресу. Мадам Лент оказалась невообразимо чумазой особой лет двадцати пяти и к тому же совершенно лысой. При свете сальной свечи, воткнутой в бутылку из - под пива, она разложила карты на Джона Франклина и заявила, что дела его превосходны. Он якобы как раз приблизился к заветной цели своей жизни. Но он достигнет ее не сразу, а постепенно. Установив, что замужество посетительниц нисколько не беспокоит, она, разочарованная, поспешила получить причитающиеся ей 25 центов, сославшись на то, что, мол, еще одиннадцать клиентов ждут ее помощи.
Одних только парусов уже не хватало на то, чтобы продвигаться вперед. Плавучие льды сомкнулись, превратившись в сплошное поле. Половину вахтенного времени экипаж проводил за тем, что тянул суда на тросах и прорубал себе дорогу. Франклин, несмотря на сильный кашель, целыми днями был на ногах и не позволял себе даже прилечь, только иногда садился сыграть партию в триктрак с Фитццжеймсом и неизменно при этом выигрывал.
15-го июля Франклин как раз стоял на палубе с секстантом в руках и производил замеры, когда где-то позади с Эребуса» раздался как будто бы крик, нечеловеческий крик. Удивленный, Джон опустил прибор и вгляделся в пустоту за кормой. Ничего необычного он не увидел. Позади «Террора», вдоль горизонта, на восток, медленно катилось солнце гигантским яйцом. Тысячи льдин громоздились красновато-стеклянными глыбами, целый город, который, однако, не стоял на месте, а двигался вместе с судами на юг и отставать не собирался. Глядя на пылающее яйцо, повисшее над горизонтом, Джон подумал: «Почему это солнце? Что значит солнце?» Ноги подкосились. «Осторожно, все вздор», — подумал он. Падая, Джон обхватил секстант и попытался его защитить. Первое, что он узнал от Мэтью о секстантах, — их нельзя ронять. Джон потерял сознание.
Когда он снова пришел в себя, то обнаружил, что лежит на полу, на одеяле, у себя в каюте, и увидел лица Фитцджеймса и лейтенанта Гора, которые склонились над ним. Потом к ним прибавилось еще одно — лицо помощника врача Гудсера. Но эти лица обнаруживались только тогда, когда он держал голову в определенном положении. Чтобы увидеть их, ему приходилось смещать привычную оптическую ось по отношению к объекту. «Прямо как курица», — подумал он озадаченно или, скорее, хотел подумать, потому что не мог сразу вспомнить всех нужных ему слов. А еще он хотел им что-нибудь сказать, чтобы развеять их тревоги. Но то, что сошло с его уст, было не слишком вразумительным, и физиономии присутствующих стали еще более испуганными. Тогда остается просто рассмеяться и встать, это-то он может! Он попытался подняться. Правая нога не слушалась. И снова перед ним возникла эта красная штуковина на небе и стеклянный город. И чего они лезут в каждую картинку? Прежде ведь такого не было. А как называется вон та светлая блямба? Теперь он понял: вот оно, случилось.
Что-то давно уже должно было произойти. Если так, то лучше, чтобы это произошло с ним, а не с кем - нибудь другим.
Летом 1846 года Лондон лихорадило от разного рода событий, так что никакие новости из Арктики никого уже впечатлить не могли.
В парламенте шли бесконечные дебаты по поводу давно устаревших хлебных законов. Поскольку в Ирландии начался голод, грозивший вылиться в настоящее бедствие, необходимо было срочно принимать решение, направленное против протекционизма. В первую очередь нужно было наконец снизить цены на хлеб, невзирая на громы и молнии, которые метала по этому поводу горстка влиятельных помещиков. Роберт Пил, предводитель консервативной партии, долгое время выступавший в защиту прежних хлебных законов, нашел в себе мужестро переменить позицию и публично высказать свое независимое мнение. Он отменил законы и тем самым навлек на себя гнев своих сиятельных коллег. Он потерял место, но зато снискал благодарность голодающих.
15-го июля 1846 года леди Джейн и Софи, единственные пассажиры на борту красавца клипера, следовавшего из Нью-Йорка в Лондон, наслаждались сияющим солнцем, озарявшим южное побережье Ирландии. В Лондоне они надеялись получить первую весточку с «Эребуса» и «Террора».
В Спилсби в тот же день разразился страшный ураган. Множество старых деревьев вывернуло с корнями, два человека погибло от удара молнии, с домов сорвало крыши, а некоторые бедняцкие хижины оказались и вовсе сметены. Посевы на полях побило градом. Если бы жителям Спилсби рассказали, что в тот же самый день случилось в полярном море, они бы наверняка насторожились. Но несколько минут спустя, наверное, вспомнили бы о собственной участи — и были бы правы.
У берегов Земли Короля Уильяма 12-го сентября льды окончательно сомкнулись, зажав в тисках оба судна. Здесь сходились потоки плавучих льдов, двигавшихся на юг, и попадали в расщелину между двумя берегами, затягивались словно в воронку, теснились, наползая друг на друга. Гигантские громадины воздвигались в пирамиды, чтобы постоять день-другой косым парусом в лучах ослепительного солнца, а потом рухнуть по другую сторону ловушки. Башни поднимались одна за другой и падали снова, рыхлые массы переворачивались пластами, будто кто-то проходился по ним плугом. Люди боролись день и ночь за жизнь своих кораблей: они пилили, взрывали, таскали ледяные глыбы без передышки. Опасность того, что в результате непредсказуемых движений пака корпуса не выдержат и их просто раздавит, нарастала с каждой минутой. И вот оно случилось: под давлением льда корабли начали постепенно подниматься, пока наконец не оказались на некотором возвышении, напоминавшем что-то вроде цоколя. Теперь нужно было позаботиться о том, чтобы закрепить суда в этом положении. Тут же были изготовлены чертежи архитектурной точности, произведены необходимые статические расчеты, установлен якорный крепеж. Франклин знал: суда дрейфуют вместе со льдами в сторону юга, правда так медленно, что смогут достичь побережья континента лишь через много-много лет. И все же ему хотелось попытаться как-то пробраться через эту мясорубку.
Франклин сидел на палубе, смотрел на солнце, название которого он теперь забыл, и старался держаться весело и бодро. Он не мог ни говорить, ни писать, и, чтобы сдвинуться с места, ему нужна была помощь. Повар кормил капитана с ложки, иногда его заменял Фитцджеймс. Хорошо еще, что он мог хотя бы с трудом разбирать морские карты и расчеты, чтобы потом отдавать распоряжения знаками, — он мотал головой, кивал или показывал рукой, что и как нужно делать. Он даже по-прежнему играл в триктрак, выигрывал и улыбался кривой довольной улыбкой. Никто не сомневался в его душевном здоровье. Пока он жив, ничто не потеряно. За всеми важными событиями всегда стояли умирающие: Симмондс, 1805 год, лейтенант Худ, 1821 год, в известном смысле — Элеонор, 1825 год, Шерард Лаунд, 1842 год. И вот теперь он, Джон Франклин, 1846 год.
