Он перебил:
— Слушай, будь другом, никогда так ко мне не обращайся, ладно?
— Как скажешь.
— И по фамилии тоже. Не выношу, когда женщины своих мужчин по фамилии называют. — Все, что угодно, Вень. — Тогда до завтра. — Целую. Он не ответил.
Черемушкин
А ночь мы провели удивительно спокойно. Ни одного вызова, только акушерка под утро смоталась, и все. Все выспались, бодренько отсидели на конференции и забазировались на кухне. — Ларис, чай! — Я не буду. Она переодевалась, стоя за дверцей шкафа. То и дело сбоку высовывался голый локоть, мелькал джемпер, а снизу переминались по тапочкам изящные ступни в черных колготках. — Двадцать седьмую в твои края отправляют. — Я не туда. — Они еще до метро крюк делают, Саню подкидывают. — Не, спасибо. — А я знаю, куда ты идешь. Она высунулась из-за двери, держа во рту заколки для волос. Показала кулак. — Понял? Хорошее настроение у девочки, даже глаза блестят. WomanInLove. Руки запрокинула, волосы собирая, грудь обозначила — загляденье. Трахаться едет. Еще полчаса и… И как-то сразу мне поплохело. Такая зависть вдруг поднялась, такая тоска… Леха из-за дверцы выпорхнула, сумку на плечо и на выход. Идет, пританцовывает — предвкушает.
А я, как обычно, домой. В одиночку. Бифштекс «Поморский», душ, канал «Дискавери». Старые «Вокруг света» Эрекция. Пойти куда-нибудь не на что, позвонить некому— задвинул меня Боженька на запасной путь, непонятно за какие грехи, и стою я на них, догниваю, лет десять как…
Алехина
Сознание отстегнулось. Накрыло, застлало глаза, перехватило дыхание. Стучало под горлом. Падали волосы. Упиралось в бок твердое, руки блуждали, скользя по мокрому. Накатывало, чуть отступая, ближе и ближе. Вот, сейчас! Еще немного. Еще. Вот оно!!! Подхватило и понесло, проваливаясь в темь, скользя и вращаясь, взмывая и хватая за горло. Потом сдавило с хрустом, выдох в ухо — и второй приход, круче первого. И меркнет все, меркнет, как свет в кинотеатре…
Стопки оладьев, сгущенка, чай.
— Слушай, ну ты, блин, кадр. Оладьи. Офигеть!
— Да молоко просто скисло — не выливать же.
Северов забурился оладьиной в блюдце со сгущенкой.
— Хорошо получились.
— Любишь готовить?
— Пожрать люблю, в дороге особенно. Такую порой вкуснятину из ништяков[41] замастыришь — хоть в повара нанимайся.
— Здорово. Я тоже хочу. Возьмешь меня с собой как-нибудь?
— Нет.
— Почему?
Он серьезно ответил:
— Один свободен как птица. Вдвоем не то. Я в одиночку больше люблю — феноменальное ощущение!
— Не скучно?
— Нет, конечно, что ты? — Веня посмотрел на часы. — Мне пора. Полезай в душ, постель я новую постелил. Одеяло теплое — открой балкон нараспашку, чтоб посвежей, а я вернусь — разбужу.
Повернулся от двери:
— Спи спокойно, дорогой товарищ. Я пошел. Пока!
— Вень…
— А?
— Постой.
Я встала и обняла его.
— Погоди еще минутку.
Он решительно высвободился из моих рук.
— Слушай, я не на войну ухожу. А продолжительные прощания вообще терпеть не могу. Уходишь — счастливо, приходишь — привет! Как в песне. Так что пока, Ларис.
— Счастливо, Вень.
И опять сон не шел, ночью выспалась. Поставила «Джене», смотрела альбомы. Крым, Северов и маленькая, ладная, светловолосая девушка. Шорты милитари, сандалии, облегающая белая маечка. Аккуратный рюкзак. Сидит на корточках — изогнулась, попку отставила, — прям хоть в «Плейбой». И весь альбом с ней. Я перевернула страницу, и на одеяло упал вырванный из блокнота листочек.
Стихи. Его. Его почерк.
Вот и все. Можно ничего не доказывать — не затянется у нас с ним. Прав был Че, не отсюда он, Веня Северов, из параллельных миров проездом…
Вложила листок обратно, задернула шторы. Залезла под одеяло. Было грустно — словно в конец повести заглянула. Лежала себе, лежала, да и заснула…
Он разбудил меня очень нежно, как будил отец в раннем детстве. Всмотрелся… почувствовал.
— Ты чего смурная?
— Не знаю. Тоскливо чего-то…
— Пойдем тогда, пивка треснем.
На столе уже стояли два литра «Очаковского», копченые ребра и ржаной круглый.
— Что празднуем?
