Когда у кого-то случается смерть в машине, об этом сразу узнает вся станция. По запаху. Зашел, народ носом повел: рассказывай, кого зачехлили?
Шмон на Екатерине царил жуткий — всю ночь свозили. Коридор был забит. На каталках лежали валетом, а на полу, у стен, истекая всевозможными жидкостями, уходила в мигающую темноту шеренга завернутых в простыни останков…
— И когда разорвутся все нити и я лягу на мраморный стол — будьте бережны, не уроните мое сердце на каменный пол. Б…дь!
— А я у Мураками читал: белизна, стерильность, прохлада. Бесшумные подошвы, крахмальная роба у персонала… охренеть можно.
Мы стояли на улице и проветривались.
— Беспонтово, Вень, в тепле опять завоняем.
— Черт, форму домой тащить — насквозь провоняла. Надо будет душ принять, как приедем.
— Он у нас страшненький. Вода с запахом — из фановой трубы, не иначе.
— По фигу. Я однажды над унитазом из шланга поливался, и то ничего.
— Это где?
— В Иордании, после Мертвого моря. Высохнуть нереально. Жара сорок семь, а не сохнешь, хоть тресни, сидишь, как маслом облитый. А самая задница — во всем этом рассоле в одежду влезать.
— Там же вроде души есть.
— Это на пляжах, а пляжи все платные. Меня жаба задушила, и я в сторонке купнулся, после чего понял, что ошибся. Иду, страдаю, вижу — аттракционы, прямо на берегу. Я туда: мужики, выручайте! Они мне: душа нет, зато шланги в сортирах длинные, хочешь — пожалуйста!
— А зачем шланги?
— Они бумагой не пользуются. У них там либо краны со шлангами, либо кувшины. А мне в тот момент настолько по барабану было… Так что я теперь где угодно вымоюсь.
Но с душем не получилось — беда стряслась. Леха с Белкой влетели. Их, в отсутствие врачебной бригады, на «без сознания в иномарке» услали. Пока они эту иномарку во дворах нашли, пациент благополучно усоп. Сняли кардиограмму — готов. Пятьдесят лет, кавказец, и с ним трое сородичей. Совали деньги, Леха не взяла. Тело в салон тоже — инструкция. Отзвонилась: смерть до прибытия, жду милицию. Те услыхали и пулей в стационар, развернули там зелень веером — на раз взяли. Заперлись изнутри, чайку попили и вышли через час со скорбными рожами: умер, сделали все, что смогли. Историю завели, СЛР[55] расписали, экэгэшки[56] подклеили — все честь по чести, у них этих кардиограмм — километры, на все случаи жизни. И Леха в вилке, де-юре, куда ни кинь. Неоказание помощи — статья в трудовой, барабанный треск, срывание эполет…
Сидим, курим. Молчим. Девки, как вдовы черные, сигареты одну от другой прикуривают.
— Надо делегацию засылать.
— Бесполезняк, не подпишутся. Что они, дурачки, что ли, сами на себя клепать? Они сейчас как мушкетеры: один за всех…
— Ну ведь не нелюди же они!
— Ты серьезно? Думаешь, они в одночасье пеплом обсыплются и каяться побегут? Да клали они на нас!
— Может, Виолу подключим?
Это Веня. Он с ней еще мало знаком.
— С разбегу! Она, Вень, за императорской ложей чутко следит: палец вниз — добивает, палец вверх — ладно, живи, падла! Ни разу за нас не заступилась, ни разу.
— М-да, вилы…. А ты говоришь, чехол с утра — к деньгам.
— У вас двое, что ли?
— Угу. Один до прибытия, второй в машине.
Про того, что поехал во Всеволожск, я упоминать не стал.
— А у вас?
— Один.
— До?
— До. У Сметанина тоже до плюс этот… Лехин.
— Что это на них сегодня такой мор напал?
— Облака на Марсе не так встали, вторые сутки вдевают.
— Третьи. Позавчера тоже мало не показалось.
Значит, скоро затишье. Вызовов шесть-семь, и ночью спокойно. День, другой — и все заново.
— Так что, кто со мной к этим?
Все молчат. Я и сам знаю, что бесполезно, но не могу я так Леху бросить — десять лет из одного котелка ели.
— Я. Только до девяти надо, пока они домой не разъехались.
— Вень, мы на «восьмерке», если на маршрутке, то успеем. Кто еще с нами?
А никто — бесполезно.
— Ибо сказано — не мечите бисера перед свиньями!
Это были первые слова с момента, как мы оттуда ушли — уж очень мерзко на душе было, как после вызова в баню, где бандюки гудят.
В какой-то момент мы поняли: твари они! Повернулись, вышли и сели в автобус.
Голубое небо, снежок, раскатанные пацанами полоски льда.
— Который час, Вень?
— Полдень.
Мелькнула подстанция. Ни одной машины, в полях все.
— Пошли выпьем? Тут на углу кафешка уютная.
— Давай.
Первой, кого мы увидели, была Леха. В дрова. С устатку, натощак, в одно жало, четыреста «Дагестанского». Ее уже окликали какие-то подонки в «пилотах», но она, сидя спиной, ни на кого не обращала внимания. Я тронул ее за плечо.
— Лар, это мы. Пойдем отсюда.
Она резко вскинула голову, всмотрелась. Узнала. Ничего не ответила. Глаза потухшие, зареванная — первый раз ее такой вижу.
— Пошли, Ларис. Давай, Вень.
Я поднырнул под одну руку, Северов под другую. Встали.
— Погодь. — Он сунул в карман бутылку. — Теперь пошли.
Вышли на улицу.
— Ты знаешь, где она живет?
— На Науки, по-моему. Леха, говори адрес.
Леха молчала. Хорошо набралась, качественно.
— Может, на станцию? Адрес узнаем, домой звякнем…
— Еще не хватало, ты чё? Иди тачку лови. Я постою с ней.
— А позвонить?
— От меня звякнем.
— Жаль, ванны нет. — Да. Такой вариант я как-то не предусмотрел.
Леха сотрясалась над унитазом. Штормило ее по-черному.
— У тебя церукал есть?
— Угу. Сейчас мы ее по полной схеме откапаем.
— Слушай, у нее «вертолет» — соскакивать будет.
— Тазик поставим. Побудь тут, я пойду приготовлю.
Я приоткрыл дверь. Леха, стоя на коленях, отдыхала, стирая запястьем текущие по лицу слезы.
