так думать, причем не один обманутый идиот, а большинство людей! Я представила себе этих дураков, просыпающихся в разных концах кровати, обменивающихся ехидными подарками, уныло жующих брюссельскую капусту под мерцание елочных огней. Их дети стараются не замечать, что папа и мама не разговаривают. Неужели ритуал обжорства и позитивный имидж настолько важны для них? Вместо того чтобы покарать другого по справедливости — сводить его в «Гостиницу выходного дня» на праздничный обед, состоящий из сэндвича с индейкой, они предпочитают терпеть ложь, выносить весь ужасный день суперлжи, притворяясь, будто празднуют любовь и общность душ с человеком, которого ненавидят, заставляя себя фальшиво улыбаться, рыдая в душе?
Теперь я понимала, что в семейных отношениях недопустимы крайности. Человеку легче самому справиться со своим несчастьем, чем подвергать ему всю семью. Никто не хочет раскачивать лодку, особенно в Рождество.
Семейную лодку Оливера я раскачала за него.
И теперь я молчала.
Вряд ли я понимаю больше того, что лежит на поверхности. Я и в себе не могу толком разобраться. Но я не хотела, чтобы Джуд рос так, как его отец: с жалкой матерью, с ощущением, что отцу не до него.
— Ты, небось, считаешь, что я бесполезен для своей семьи, — наконец поднял голову Олли.
— Да нет, просто ты иногда немного всех раздражаешь.
— Ну, и на том спасибо, — засмеялся он. — А то ты меня испугала. — Он рукавом утер нос. — Я знал, что у нас с Габи что-то не так. И чувствовал, что это по моей вине.
— Ну, милый мой, ты тут совсем не при чем, если говорить о депрессии. Ладно, не буду, можешь называть это другим словом. Но если ты все понимаешь, но делаешь вид, что этого нет, вот здесь и начинается проблема.
— Послушай, сестренка, ты ведь представления не имеешь, что такое… страх.
— Страх! — пискнула я. — Я знаю все про него! Можешь мне о нем не говорить! Я…
— Отлично. Скажи-ка, чего боишься лично ты?
— Ну-у-у… Я уснуть не могу, если дверца шкафа открыта.
— Так я и думал. Всякая чушь. Ты не можешь назвать ни одной причины своих страхов. Давай я тебе расскажу, чего боюсь я. — Он встряхнул головой, как будто слова застряли у него в горле, и наконец высказался. — Я боюсь родительского дома. И еще больше боюсь, что моей семье передастся этот мой страх, который я там испытываю… Как будто из их дома не убежать. Один раз было такое: она почувствовала себя нехорошо…
— Габи?
— Нет, мама. Я был на лестнице, слышу, она в спальне, плачет: «Роджер, помоги, мне так плохо». Мне было лет шесть, по-моему. Я так испугался. Никогда от нее таких слов не слышал. Никогда она не жаловалась. А он ей в ответ: «Нет, тебе хорошо». И она перестала плакать. Я как услышал, что он выходит от нее, тут же убежал к себе в комнату и спрятался в шкафу.
— Ты его так боялся?
— Да.
— Но он ведь никогда не… не бил ее… или тебя?
— Нет. Но ты ведь его знаешь. Он постоянно был злой. Он этого открыто не проявлял, но всегда был на грани, это чувствовалось. Он кипел внутри, и я всегда боялся, что он меня ударит, если я скажу что-то не так. Страшнее всего ведь не сам удар, а страх… постоянное ожидание удара. Но весь его гнев был обращен на нее. Она собирала коллекцию маленьких фарфоровых фигурок, он как-то вошел к ней в комнату и одним махом смел все их на пол, не помню, что она сделала в тот раз. Я заорал: «Перестань обижать маму!», и для него это было шоком. Он думал, что ребенок ничего не понимает. И с тех пор он стал изливать свой гнев на меня тоже. Особенно после той истории. А мне мистер Коутс нравился. Я хорошо успевал на его уроках. Он и с мамой познакомился из-за меня. Я не понимал, что между ними происходило, но что-то почувствовал, и этого было достаточно — я сказал о нем Роджеру. Если у нас и были какие-то развлечения в семье, то только потому, что так положено. Бабушка Нелли его не выносила, она-то знала, что он относится к ее дочери отвратительно, когда они наедине. Но что могла сделать старуха.
— Если он был таким ужасным все время, то…
— В том-то и дело, что не все время. Бывало, мы на целый день отправлялись в зоопарк, и если у него было прекрасное настроение — у нас всех тоже, но это просто была просто передышка. Казалось, что мы отдыхаем, расслабились, но это была лишь иллюзия. Никогда нельзя было терять бдительности, если он находился поблизости. Я все детство был напряжен. Не знаю, понимал ли он, что его боялась вся семья. По его поведению этого нель зя было сказать, но знать-то он должен был. С тобой он был другим. Вы с ним дружили.
— А как же. Ведь я была соучастницей его преступления.
— Откуда тебе было знать. К тебе он относился по-другому, он тебя, наверное, искренне любил. Я никогда не был твоим конкурентом. Хотя любовь к тебе не помешала ему пользоваться тобой как оружием против нее.
— Знаю. — Я помолчала. Потом спросила: — Но ведь когда-то они были счастливы вместе?
Оливер грустно усмехнулся:
— Наверняка, но это было до нашего с тобой рождения.
— Бедняжка Оливер, ты, наверное, чувствовал полную беспомощность.
— Не знаю. Когда мог, я старался быть ласковым с мамой. Но еще сильнее старался проводить как можно меньше времени дома. Но… да, чувствовал себя именно беспомощным.
— А сейчас?
— И сейчас, — проговорил он едва слышно.
— Послушай, Олли, сейчас все изменилось. Габи — не мама, а ты, хоть и вырос в его доме, тоже — не он. Ты уже не тот беспомощный ребенок. Ты большой, сильный, ты способен помочь Габриелле. Ты вполне можешь стать отличным мужем и по-настоящему хорошим отцом. Просто тебе не надо больше убегать от этого всего. Тебе больше нечего бояться.
Глава 44
Когда я пришла домой, то на своем автоответчике обнаружила сообщение от Джека. Он поведал мне своим низким голосом, что Джек прилетает завтра, но все же это не совсем точно, так что он еще перезвонит. «Эй! — подумала я, — а как насчет того, чтобы узнать, как мои дела?» Конечно, даже Супермену понадобилась Луис Лейн, чтобы было к кому прижаться холодным вечером. Я позвонила в отель, в котором он остановился, но его там не оказалось. Тогда я послала ему сообщение по электронной почте: «Привет, Джек, это даже хорошо, что ты в Лос-Анджелесе. Потому что я днями и ночами разгребаю проблемы моей семейки, так что ни минуты свободной. У тебя все в порядке? Надеюсь, тамошние загорелые дамы с большими титьками вызывают у тебя только отвращение. Увидимся, когда вернешься. Если найдешь время».
И поморщилась, выключая ноутбук. Я не большой мастер флиртовать по электронной почте. Шутки у меня не получались, всегда звучали серьезно. Но все-таки я сделала попытку. Пожав плечами, я отправилась в постель, надеясь хорошенько выспаться. После разговора с Оливером я была совсем без сил. Есть такие люди, которых хлебом не корми — дай поговорить о чужих чувствах. Они кивают с серьезным видом, хмурятся в знак сочувствия, обнимают тебя, когда слышат что-то радостное. Для таких именины сердца — послушать о чьих-то страданиях. Они готовы высасывать подобные истории из случайных знакомых. Я совсем не такая, даже на работе мне всегда было стыдно слушать о чужих делах. Я чувствовала себя вампиром, подозревая, что слушатель не столько испытывает ужас и сочувствие, сколько получает удовольствие от таких повествований. Конечно, если рассказчик хороший и история интересная.
Олли окунулся в прошлое, и это ему не доставило ни малейшего удовольствия. Казалось, его самого потряс его рассказ. Он как будто вновь все переосмыслил, пережил. Олли никогда не любил говорить о
