Смерть паромом подплывает сквозь ночь,Через темный ил и слизь морских топей.Они слушают, замирая, как гремитЕе посох у больничных порогов.Вот к постели несут причастие.Поп больному мажет маслом лоб и рот.Выжженная глотка мучительноВталкивает просфору в пищевод.Остальные вслушиваются,Словно жабы в красных пятнах огня.Их постели — как большой город,Крытый тайной черных небес.Поп поет. В ответ ему каркаетИх молитв жуткий пересмех.Их тела трясутся от гогота,Руки держатся за вздутый живот.Поп склоняет колени у кровати.Он по плечи ныряет в требник.А больной привстает. В его рукеОстрый камень. Рука его в размахе,Выше, выше. И вот уже дыраВспыхивает в черепе. Священник — навзничь.КрикЗамерзает в зубах навстречу смерти.
Якобу ван Годдису[61]Над гладью заводи темнеют тени.В глубине догорает последний свет —Красное родимое пятно на черномТеле бездонной ночи. Во тьмеДолины витает над тьмой потокаЗеленокрылый, багряноклювыйСон, увядая ночною лилиейВ желтую мертвую голову старика.Сон, как павлин, отрясает перья.Вкруг мягких взмахов лиловым вздохом,Прозрачной влагой зыблются грезы.Он в их клубах, словно в дыму.Большие деревья бредут сквозь ночь,Длинными тенями дотягиваясь до белыхСердец в груди у спящих, которымМесяц, холодный сторож, как старыйВрач, по капле вливает в кровьЛунную отраву. Они застыли,Врозь, чужие, немые, злобныеСкрытой яростью темных снов.Лоб бел от яда. Дерево теньюВрастает в сердце, пускает корни,Растет, сосет их соки, сквозь стоныВздымаясь ввысь, где у врат полночнойБашни застыла слепая тишь.В ветвях его — сон. Холодными крыльямиПолосует он тяжкую ночь, на спящихЛбах чертящую борозды мук.Он поет. Он звуком больной скрипицыСкребет пространство. Шествует Смерть.Волосы по ветру. Крест, прах, жир жертв —Краски плодов умирающего сада.