гавайские.
Барон Николай остановился, втянул в себя воздух и, так и не выдув пузырь, убрал баночку обратно в карман. Вздохнул с облегчением – и отказался от сигары.
– Знаю: курение вредно, Минздрав предупреждает... – улыбнулся Дон Капитон. – Но не могу, знаете ли, отказать себе в удовольствии. Один раз живем, если не врут отцы инквизиторы. Вот я и хочу – прожить эту жизнь так, чтобы не было потом мучительно больно за каждый день, прожитый без удовольствия. Ни дня без удовольствия – вот мой девиз. Ни шага без роскоши. Все, что есть на свете красивого, должно быть моим и служить мне.
Он выдул порцию дыма в лицо барона Николая.
– Этот дворец мне слишком понравился, поэтому он теперь мой. Люблю красоту и красивые вещи.
– Дворец – это не вещь, – сказал барон Николай. – А если и вещь, то чужая.
– Ошибаетесь, дорогой друг, – спокойно сказал Дон Капитон. – Это – вещь, к тому же – это моя вещь. Я ее купил, значит, она моя.
– Не держите меня за дурака, – рыцарь распрямил плечи. – Я знаю, каким образом заполучили вы эту покупку. Я, ваша доблесть, вообще знаю чуть больше, чем вы думаете.
– Многия знания умножают печаль, – покачал головой Дон Капитон.
– Это в том случае, если ты не можешь ими воспользоваться, – парировал барон Николай и допил кофе.
– Ах, так... – Дон Капитон слегка огорчился. – Стало быть, вы собираетесь воспользоваться этими вашими знаниями... Весьма опрометчиво с вашей стороны, дорогой друг, весьма опрометчиво.
Он встал и в задумчивости отошел к окну, стряхивая при этом пепел прямо на ковер. Барон Николай поморщился, представив, что бы по этому поводу сказала донья Маня.
– Воспользоваться... – казалось, Дон Капитон искал, за что бы еще зацепиться. – Ну вот, мы все спорим, спорим, а между тем, сама собой нашлась точка нашего с вами соприкосновения: я тоже более всего ценю в вещах пользу. Да и людей я рассматриваю именно с этой точки – с точки зрения практической пользы. – Он рассмеялся и заговорщицки, так чтобы не слышали телохранители, шепнул барону Николаю: – Честно говоря, я вообще не вижу особой разницы между вещами и людьми!
Барон Николай хотел возразить, что он, мол, совсем не то имел в виду, но в голове его зазвенело, в глазах запрыгали жирные солнечные зайцы, – видимо сигары у Дона Капитона были слишком крепкие, да и дымил он ими прямо рыцарю в лицо.
– Люди – те же вещи, – Дон Капитон продолжал гнуть свою линию, – Бывают дешевые, бывают дорогие, бывают редкие, а бывают – ширпотреб. Бывают – новые с иголочки, а бывают – рухлядь, которую уже бесполезно чинить. И у каждого свои правила пользования и свой срок годности. У каждого своя польза и своя цена. Вот вы – в чем ваша ценность?
– Не знаю, – рыцарь пожал плечами.
– А вы узнайте. Познайте себя, определитесь в цене. Вполне возможно, что мы бы могли оказаться друг другу полезными. Обоюдно, понимаете? Ведь из каждого человека можно извлечь пользу.
– Боюсь, ваша светлость, – с трудом проговорил барон Николай, – что вы видите перед собой человека, из которого никто никакой пользы извлечь не может.
– По-моему, вы прибедняетесь. Пользу можно извлечь из кого угодно. Я, например, мог бы вам достать машину для мыльных пузырей. Интересует? Или летние доспехи. И вы – подумайте хорошенько, чем вы можете мне быть полезны, а когда надумаете – приходите, милости прошу. Тогда и продолжим разговор. Плохой мир лучше доброй ссоры.
– К вам очень трудно попасть, – пожаловался рыцарь.
– Я распоряжусь, чтобы вас впустили ко мне в любое время дня и ночи. Только без оружия приходите, чтобы не было проблем с моими парнями. Мы же теперь почти друзья, не так ли?
Дон Капитон встал, затушил сигару о край бронзовой пепельницы, разогнал рукой дым и посмотрел на гостя в упор. Барон Николай тоже встал. Они сдержанно раскланялись. Рыцарь вышел из зала, пятясь, пошатываясь, не сводя глаз с задымленной улыбки Дона Капитона и тщетно пытаясь понять ее скрытый смысл.
– Ну, не смог я, не смог, – разводил потом руками барон Николай. – Никого в жизни никогда не убивал, и тут – чувствую, не могу. Даже как-то и не хочу! Да и глупо это как-то – убить злодея мыльным пузырем!
– Не вижу в этом ничего глупого, – нахмурился Сандалетов. – По-моему, очень достойная смерть.
– Ну а почему ты не вызвал-то его?! – изумлялась донья Маня. – Вот и отпускай тебя одного, ни с чем справиться не можешь!
– У меня – оправдывался барон Николай, – все поплыло в голове, мысли затуманились, будто убаюкал он меня. Я напрочь забыл, зачем пришел.
– Голова болит? – спросил Сандалетов.
– Болит.
– Понятно. Кофе да сигары эффективнее любого колдовства: одурманивают собеседника и вводят его в состояния легкой внушаемости. Я же говорю: всякую дрянь к нам из Америки тащат! Я сегодня в газете прочитал: оказывается, одна капля никотина убивает половину кентавра, представляете!
– Вы стали читать газеты? – приятно удивилась донья Маня.
– Только чтобы быть в курсе нашего дела, – поспешил оправдаться кентавр. – А вы еще не читали? Там, кстати, пишут, что Дон Капитон начал выкорчевывать двухсотлетние дубы и осушать парковый ручей – якобы для того, чтобы чудищу было негде прятаться.
Барон Николай схватился за виски, вскочил и закричал:
– Где? Где эта газета?
И увидав на столе магистра печатный лист, стремительно схватил его, стал истерически рвать на куски, бросать их на пол и затаптывать. Оруженоска испугано закрыла ладонями рот. Сандалетов, увидев, как болезненно побагровело лицо рыцаря, взял со стола баночку с мыльным раствором и выплеснул содержимое барону Николаю в лицо.
– Это полезный раствор, питательный, – сказал он донье Мане, как бы смягчая резкость своего поступка. – Делает кожу воздушной, насыщает морщины минералами. Кстати, вам, девочка моя, очень рекомендую.
Барон Николай осел на скамейку, обтер лицо ладонью и медленно заговорил.
– Простите меня, сорвался... Выкорчевывать дубы, осушать ручей... Когда я был маленьким, мы с ребятами целыми днями пропадали в этом парке. Играли в войну, в гладиаторов, в доисторических космонавтов. Помню, у нас был такой ритуал: все прожеванные жвачки мы прилепляли к внутренней стене Волчьего грота. Этот грот до сих пор хранит пласты нескольких поколений, и где-то там, под слоями этой жеваной резины, есть и мои жвачки! Понимаете? А в ручей мы бросали пивные пробки – уже когда были повзрослее, – на счастье, чтобы вернуться. Я, правда, так никуда и не уезжал... Может, слишком много побросал пробок? И они – эти мои пробки – сейчас ржавеют там, в парке, на самом дне. А еще позже, когда мы еще взрослее стали, мы складывали бутылки из-под вермута в дупло большого дуба: мы прятали в них послания людям будущего. А сколько признаний в любви вырезали мы на коре, сколько смелой критики начертали на перилах Лисьего мостика, сколько пряничных кирпичей растащили с этого дворцового долгостроя! Это же целые археологические залежи, это же память нескольких поколений! А сколько взрослых людей оставило в этом парке свой неизгладимый след! А теперь – что же получается? Приходит какой-то дядя, какой-то Рыцарь Наглого Образа – и всю эту одиссею одним махом пускает под газонокосилку! Получается, он вычистит весь наш парк от его животрепещущей истории и изгладит все наши следы?! Засеет его дурацкой синтетической травой, расставит стриженные под пуделей кустики! Сколупает всю жвачку, выгребет все пробки, выкорчует все бутылочные послания? А что же тогда будут читать люди будущего? Куда же вернуться те, кто хотел обязательно вернуться? В этот стерилизованный гольф-клуб с быстрой закуской и живыми клоунами? Да один парковый сторож Евгений Евгенич стоил всех клоунов на свете! И закуски вкуснее тех пряничных кирпичей не придумало еще человечество...
Кентавр слушал рыцарский монолог с каким-то античным трепетом, а оруженоска молча обтекала слезами. Наконец она не выдержала и сказала:
– Ты бы, рыцарь дорогой, вот это все сказал бы ему – Капитону своему!
