помолчал намного. – Я имею в виду детей.
– Детей?
Такого ответа Сандалетов не ожидал. Раздуваемый им пузырь шумно лопнул, и блестящая капля зависла на крючковатом носу.
– Детей... – задумчиво повторил магистр, скосив оба глаза к этой радужной капле, как бы пытаясь в ней разглядеть подсказку. Капля не покидала нос, и некоторое время все трое стояли, молча и совершенно беспричинно уперев взгляды в эту малую порцию мыльной воды. Наконец Сандалетов стер каплю тыльной стороной ладони и сказал растерянно:
– О детях я как-то не задумывался...
– Вы не единственный, кто о них никогда не задумывался, – с наскока подхватила тему оруженоска. – Как раз в этом-то суть нашего дела.
Магистр посмотрел на нее пристыжено и стал защищаться, нападая.
– Я не говорил «никогда», – заметил он и отошел к перилам балкона. Там он снова повернулся к гостям спиной и продолжил свои размышления вслух. – Дети... Помню, помню.
– Да, – не уступала оруженоска, – именно так они и говорят: «Дети? Помню, помню...» Они думают о них только, если напомнить.
– Кто это – они? – сердито спросил Сандалетов и обернулся.
– Взрослые мира сего. Пичкают их всякой уродской едой, поют для них идиотские песенки, показывают дурацкие мультфильмы, печатают дебильные книжки, выстругивают дегенеративные игрушки, – а потом удивляются, почему это из таких умниц вырастают эдакие глупцы и тупицы! Да потому что яблоко от яблони – сами знаете что!
Кентавр нетерпеливо перебирал копытами, но перебивать не решался. Барон Николай смущенно дернул оруженоску за рукав и шепнул закрытым ртом:
– Остынь, не на педсовете!
Но донья Маня была задета за живое; все возмущение, накопленное горьким педагогическим опытом, стало переливаться через ее края.
– «Дети – наше будущее»! – декламировала она с издевкой. – Какое будущее! Дети – это наше настоящее. Это мы, взрослые, – их будущее, их крайне невеселое будущее. Вот посмотрите на себя: вот такое будущее ожидает наших детей!
Кентавр и рыцарь без удовольствия посмотрели друг на друга.
– «Наши дети будут лучше нас»! – продолжала донья Маня. – Хорошенькое придумали успокоение! Да не будут они лучше нас, если мы такие свиньи, если мы так по-свински к ним относимся! Легко успокоиться тем, что дети будут лучше нас, и продолжать свинячить по полной программе. Только и прогресс тогда будет невелик: ну будут они чуть меньшими свиньями, чем мы, но все равно – свиньями!
– Может, хватит о свиньях? – осмелился предложить кентавр.
– Нет, не хватит! – отрубила донья Маня.
Мизансцена поменялась таким образом, что кентавр и рыцарь стояли, чуть ли не прижавшись друг к другу плечами, как нашкодившие школьники, а оруженоска вышагивала перед ними и, не прерывая своей речи, то наскакивала на них, то отбегала, то снова наскакивала, размахивая маленькими кулачками перед лицами обоих.
– Почему? – говорила она. – Почему, скажите, никто про детей не помнит, пока они не достигли призывного возраста? Почему хорошие детские фильмы показывают в шесть утра? Что имеется в виду: что они уже встали или что они еще не легли? Где вы видели таких детей? Почему учебники печатают на папиросной бумаге? А потом удивляемся: с чего это они курят! Да с того, что эта бумага только на самокрутки и годится! А почему детские вещи стоят в два раза дороже взрослых? Почему обувь такая дорогая, когда она такая маленькая? Это потому что для детей все нужно делать так же, как для взрослых, только дороже? Да они ведь и так растут все время, болеют все время, всегда сопливые, голодные, разорванные!
– Ужас какой! – прошептал магистр Сандалетов.
– Да если хотите знать, – уже спокойнее сказала оруженоска, – дети – это единственная разновидность хомо-сапиенсов, не зараженных глупостью.
– Вы думаете? – встрепенулся Сандалетов.
– Я знаю, – ответила донья Маня, – я в школе работаю.
Магистр растерянно цокнул копытами и помахал хвостом, как бы отгоняя мысли, заходившие с тыла. Поняв, что в речи оруженоски наметилась передышка, он осторожно спросил:
– Ну а чем же я, собственно, могу помочь детям? Какое я имею к ним отношение?
Донья Маня уже стала ловить ртом второе дыхание, но барон Николай быстро оттолкнул ее вбок и сам стал говорить: рассказал кентавру о Дворце Юных Бюргеров, о таинственной рыбе и о странном поведении доблестного рыцаря Дона Капитона. Кентавр слушал напряженно, вслушивался во что-то помимо слов, а в конце рассказа повернул голову к оруженоске, будто именно от нее ждал еще чего-то важного. Донья Маня поймала этот взгляд и внесла свою весомую лепту.
– Дети, – сказала она, – как никто, любят мыльные пузыри. – А потом и вовсе как бы невзначай добавила: – Кстати, во Дворце была единственная в городе детская студия по выдуванию мыльных пузырей. И больше ее не будет. Вот у вас, я вижу, тут не только растворы в ассортименте, но и всякие разные рамки, лекала для фигурного выдувания, набор «Юный алхимик»... а у детей таких широких возможностей больше не будет. Если мы с вами не вмешаемся, они вынуждены будут выдувать пузыри по старинке – через соломинку, дедовским способом. Разве это нормально? Разве это не произвол?
Последние слова сильно тронули Сандалетова – просто-таки толкнули. Он выпучил глаза, скривил голову на бок, забил копытом и угрожающе засопел.
– Через соломинку... Ну уж нет! Такого я допустить не могу!
Этот аргумент решил дело. Сандалетов кивнул в пространство, будто подтвердил кому-то невидимому то, что решение принято. Потом свесился с балкона и, окидывая взглядом неприятную ему картину анахронезмской жизнедеятельности, спросил:
– Так чем я могу помочь?
– Нам нужно рекомендательное письмо к Дону Капитону, – сказала оруженоска, – иначе нас даже к воротам не подпускают.
– И всего-то? – нахмурился кентавр, раздумывая, нет ли здесь подвоха.
– А чего еще? Остальное мы сами сделаем.
– Мне бы только до него дорваться, – сказал барон Николай, – а там я б ему уже настроил физиономию на соответствующую волну!
Кентавр понял, что подвоха нет.
– Ну, вот что, – сказал он. – Рекомендательное письмо я вам напишу, хоть три. Но надо все это серьезно обмозговать. Похоже, дело это не такое простое, с наскока его не возьмешь. Рассказывайте мне еще раз все по порядку и со всеми подробностями.
Пока рыцарь и оруженоска сбивчиво повторяли всю историю, кентавр жил параллельной жизнью. Оставив в покое свои пузыри, он вынул из-под тюремной койки чемодан с выпускными альбомами, смахнул с него пыль, после чего долго и сосредоточенно листал альбомы.
– По-моему, эта рыба – никакое не чудовище, – заметил он, когда все подробности были исчерпаны рассказчиками. – Обыкновенная биологическая аномалия. Поймите, детки мои: нет чудовищ, – есть природа и чудеса. Чудовище существует только одно: человеческая глупость. Вот самое страшное и самое непобедимое чудовище. Еще ни одному герою не удавалось одержать над ним победу. Все остальные чудовища – лишь жалкие карикатуры на то, что живет рядом с людьми и внутри них. Все эти сухопутные рыбы и гигантские шотландские головастики – ерунда, лягушатник; победить их – раз плюнуть. Только какой в том прок, когда непобедима глупость!
– Вам из тюремной башни виднее, – притворно согласилась донья Маня.
– Да при чем здесь тюремная башня, – обиделся Сандалетов и захлопнул очередной альбом. – Если хотите знать, эта темница – самое светлое место во всей моей биографии.
Рыцарь осуждающе зыркнул на оруженоску. Но кентавр обиду забыл мгновенно: он уже не на шутку заинтересовался делом – сказался двадцатилетний простой.
