полтора, спокойно идете домой, чувствуя, как полудохлый адреналин безвольно струится в кровяных потоках, и как густеет в усталых мышцах молочная кислота, и остальное все такое прочее, и вы думаете о горячей ванне… зачем вам кого-то трогать? Зачем вам кто-то вообще? И вы идете, приятно уставший и довольный, совершенно не задумываясь, что пускай даже вечером, но вы все равно хорошо различимы — на белом фоне в черной шинели. Но вас все равно собьет машина, а задумаетесь вы потом, если сможете.
А почему в шинели? Да потому, что спортзал военный, и чтобы туда проникнуть, вам нужна черная шинель. Конечно, можно было бы обойтись и без шинели, но вы не какой-то там из Васюков забритый, а потомственный военный и, залетев как-то в комендатуру и столкнувшись там с сослуживцем отца, вы честно устыдились и не стали спорить, что такое хорошо, а что такое плохо. Просто вам не очень-то приятно натягивать турецкую куртку на русские погоны.
И вот вы идете из спортзала в шинели, и не о чем таком, кроме ванны, не думаете, и уж точно не предполагаете, что в вас уже прицелилась машина — ведь вас хорошо видно на белом снегу. А вы военный и спортивный, и подтягиваетесь сколько надо, и прыгаете туда, куда прикажут, и, следовательно, выйдя из- за поворота, вы не думаете ни о чем — вы идете домой. Хотя, в спортзале, вы заметили, что матросики, рассматривая напряжение и форму ваших мышц, внутренне сосредоточились, и позже вы обнаружите, что для общения с ними вам потребуется намного меньше слов, чем прежде, до посещения спортзала.
Но тут вы вышли на дорогу, сугробы вокруг, а вы в черной шинели, и кажется, что все хорошо — но Штирлиц уже идет по коридору, а по дороге уже едет машина, наметившая вас. В свою очередь и вы замечаете бодрый 'УАЗик', то есть судьбу, и вам не выпрыгнуть из ее коридора. Вокруг сугробы, но вы все же пытаетесь уйти всторону, но вдруг обнаруживаете, что думаете гораздо быстрее движения. Вы военный и спортивный, для вас это удивительно и непривычно, вас пугает быстрота мысли и неподвижность действия, но вы все же пытаетесь уйти влево, прочь от задуманной 'УАЗиком' баллистики, чувствуя и сознавая, как медленно, со скоростью толкаемого муравьем утюга движется ваша нога. Время стало густым и почти неподвижным, и в течение бесконечного шага вы зримо представили, как где-то далеко родились и остыли множества галактик, и заметили, что и 'УАЗик', протяжно, тягуче вращая колесами, повернул в ту же сторону.
Снова взорвались и остыли множества галактик, еще медленнее, еще протяжнее ваше движение, на этот раз вправо, но вы не видите своих ног, вы смотрите на вечно в вас врезающийся 'УАЗик', и снова замечаете, что и он, в свою очередь, поворачивает в вашу правую сторону. Вам не уйти, и вы задумываетесь, что это, наверное, террористы угнали 'УАЗик', у них кончились патроны, и вот теперь они давят всех, кто в черных шинелях, а кто в турецких куртках, тех, наверное, не трогают. Но почему именно вас? Ведь вокруг столько других черных шинелей. А еще вы удивляетесь остановке во времени и думаете об этом как о явлении, что вот, оказывается, бывает, и что не врут, ясно при этом понимая, что от 'УАЗика' вам не уйти. Теперь вы задумываетесь об этом спокойно и трезво, без всякого страха, не торопясь просчитывая варианты. Их немного и, в конце концов, вы останавливаетесь на наиболее приемлемом, вслушиваясь в рычание близкого мотора и разглядывая в свете фонаря черный выдвинутый бампер. Потом друзья вам объяснят, что водитель тормозил мотором, но вы не умеете водить машину и не знаете, как это — мотором тормозить, и думаете, что террористы газуют, и сбить они хотят именно вас. Почему?!
Но, отстав от 'почему', вы понимаете, что в вашем распоряжении осталось последнее мгновение. Время почти совсем остановилось, оно еле движется, но надвигается и 'УАЗик', и вы ясно различаете рисунок протектора — вращения почти нет, но колеса уже сминают снег, и этот звук, хоть и ползком, достигает вашего слуха. Вы стоите по центру, посередине, между двух колес, а рука хоть и медленно, но уже вытянулась в сторону высокого капота, и другая уже опустилась на бедро — сжав кулак, вы тем самым прикрываете кости таза. Вы же военный и знаете, что ранение в область таза жуткая беда и, подумав в медленном времени, вы решили, что лучше пожертвовать рукой, кулаком в роли амортизатора, чем тазом — ведь к нему пристегиваются ноги. И вот одна ваша рука вытянулась навстречу машине, а кулак другой занял свое место, и если ваши вычисления верны, то вас не переедут колеса, не должны. Вы ждете столкновения, время неподвижно, и кажется, что неподвижен и 'УАЗик', но мысль удивительна быстра, и это не смотря на то, что вы военный и спортивный. Между рукой и капотом остался сантиметр, не больше, но быстрой мысли хочется заглянуть в это узкое пространство, в застывшую пустоту между железом и человеком, и посмотреть на все со стороны. А цвет у 'УАЗика' стандартный, темно-зелено-коричневый, военный, а блики фонарей на нем, как и время, неподвижны, они похожи на замерзшие лужи.
!!!УДАР!!!
То ли удар очень силен, то ли время сжалось, или наоборот — разжалось, но вы не заметили фазы полета. Вы лежите на спине, и чувствуете снег на лице, или чувствуете, что снега нет. Но вы чувствуете! Но только лицом и снег, и видите черное небо, а боли в теле нет. 'Возможно, это шок?' — думаете вы, и вам немного страшно пошевелиться и попытаться сесть — вдруг у вас не получится и переломаны ноги. Но вечно лежать нельзя, неудобно — прохожие вокруг, а вы в строгой шинели… и вы отрываете спину от снега, ожидая вспышки боли.
Но все нормально, вспышек нет, вы сели, и теперь вместо неба в пяти метрах от себя видите 'УАЗик', только его задранный капот и выдвинутый вперед бампер, и завязшие в снегу колеса. Заныл кулак- амортизатор, нужно встать, и вы, не видя, чувствуете, как сквозь стекла в вас уставился молчаливый ужас. Вы встаете, а на вас, не моргая, смотрят сквозь лобовые стекла. Вы чувствуете это и думаете, что в их глазах вы похожи на терминатора, поднимающегося даже после самых ужасных залпов. Но слишком много 'сквозь', и вы не терминатор, хоть и шли из спортзала.
Вы встали, и теперь сами смотрите сквозь стекла, но почему-то не видите водителя, не можете его рассмотреть, а только белое пятно вместо лица, и понимаете, что ужас для вас белого цвета, а для него черного — цвета вашей шинели. И тут же вам становится смешно — между 'УАЗиком' и вами нет следов, чистый снег без отпечатков. Вы пролетели метров пять, но не помните состояния полета, наверное, из-за скорости. Возможно, она была быстрее звука вашего пука, и вот теперь, чтобы вернуться, вам нужно пройти по чистому снегу без следов, и вам от этого смешно. Болит кулак, да и другой руке тоже досталось, потом обнаружится, что она немного разбита, а на бедре синяк, что пустяки, и шагнуть вполне возможно.
На третьем шаге вас догоняет мысль, что холодно не только лицу, но и всей голове. Вы смотрите на взрывшие снег колеса, и до вас доходит, сминая неверие, что в этой каше ваша шапка. На четвертом шаге вас догоняет злость, и вы уже ищите глазами врага, но на пятом успокаиваетесь — ваша шапка лежит на капоте, на самом краю. Вас просто выбило из нее, и вы полетели горизонтально, обгоняя звуки пука, а шапка вертикально, и не меняя координат, упала на капот. Смешно: крабом она рассматривает белое пятно, и хорошо, что хорошо зашнурованы ботинки.
Вы надеваете шапку, и это почти счастье, правда, болит кулак, а из 'УАЗика' вываливается громкое тело. Нет, не водитель, тот ни жив и ни мертв, а тот, кто рядом. Громкое тело наполняет воздух матюками, и вы в который раз удивляетесь, что вот не задавили, так решили теперь побить. Но вас это совершенно не пугает, вы ждете развития событий и жаждете приближения громкого тела, наперед зная, что все начнется и кончится одним вашим ударом. Но вы уже понимаете, что это не террорист, а просто водила-матросик, и задумываетесь, что вы только что из спортзала и поэтому разгибатель не так силен, и решаете, что прямой здесь не пойдет — иначе на полуматюке смолкшее тело вылетит на дорогу и не дай бог попадет под машину. А оно не такое спортивное, как вы. Здесь к месту крюк, и тело, как ваша шапка, просто свалится вниз, лишь слегка качнувшись. Лишь бы оно подошло на расстояние полусогнутой руки.
Но громкое тело, вероятно прочитав в ваших глазах свою судьбу, не приблизилось — к своему счастью и вашему сожалению. Более того, исчерпав матюки, оно виновато поинтересовалось вашим здоровьем и предложило подвезти, но мало того, что вы военный и спортивный, к тому же вы еще и благородный, и вы отказались, впрочем, без особого негодования. А тело так и не подошло, а белое пятно за стеклом так и не пошевелилось.
И вот вы снова идете по дороге, а метров через двести на вас выруливает новый 'УАЗик'! Вам сразу становится как-то неловко и неуютно даже на расчищенном тротуаре, и в черной шинели, и вы подозреваете, что это, наверное, инстинкт самосохранения или с первого раза заученный условный рефлекс — в общем, вас ощутимо отжимает от дороги и от едущего по ней ни в чем не повинного, пока, 'УАЗика'.
А еще метров через сто вас догоняет еще одно тело, на этот раз любопытное, и тоже в шинели, и так
