Я играл в футбол, команды — пять на пять, это если не считая вратарей, а если считая — то шесть на шесть. Я узнал Зеедорфа. Он мне не нравится, он грубиян и похож на бабуина и, наверное, поэтому я его узнал. А еще были аргентинцы, человека три, с Батистутой во главе, порывистые, патлатые, прекрасные снаружи и гниловатые внутри. Они мнят себя лучшими на свете, но при этом лупят соперников про ногам, а при случае любят поваляться на газоне. В этом они даже хуже итальянцев, однако, и эти парни были здесь, человека два.
А футбол был красив — потому что по мячу били талантливые ноги: аргентинцы, итальянцы, парочка голландцев, в том числе и эта сволочь Зеедорф, с фамилией похожей на змею, а сам он на бабуина. Но футбол был очень красив, а временами даже прекрасен, тонок и разумен, и я играл в него, и у меня тоже были талантливые ноги. Да к тому же ни итальянцы и ни аргентинцы не валялись на газоне — не было газона, а была зимняя улица Сафонова, там где 'стекляшка', 'Урзу' и ментура, и плотный снег вместо травы, и морозный черный воздух. А зрители? Ну, конечно же, и они были там, а как же — черными и шумными пятнами они столпились на сугробах, как вокруг заснеженной и расчищенной 'коробки'. Они что-то кричали с сугробов — то, что и полагается…
Но нам забили гол. Кто-то, кажется из итальянцев, наверное Мальдини, дал точный пас, верхом или низом, а другой, кажется Дельпьеро, стукнул фирменно в ворота. Ворота тоже были там, на улице Сафонова. А я видел все, как бы сверху я ясно видел все эти расстановки: двое у ворот — трое в нападении, трое у ворот — двое в нападении. Наверное, я читал игру? Однако нам забили гол, и зрители заволновались — они болели на своих сугробах за меня. А Зеедорф, собака, хоть и не забил сам, но смачно целовался с мужиками на морозе — ведь у всех у них были талантливые ноги.
Но тут я овладел мячом и, чувствуя спиной, что сетка на воротах еще не успокоилась от пропущенного гола, чувствуя, как загорелись мои талантливые ноги на снегу, я отдал быстрый пас — ведь я читал игру. Верхом или низом, неважно, но я отдал точный пас, удобный, ровный, и получил его Ван Бастен, и теперь уже он фирменно стукнул, и мяч, то ли под мышкой вытянувшегося и падающего Касильяса, то ли над руками изогнувшегося в прыжке Комисареса, врезался в сетку. За вздрогнувшей сеткой угадывается площадь, там черный морозный воздух, и сетка эта вражеская, команды, за которую играет пес по кличке Зеедорф.
Не прошло и минуты, как мы отыгрались, взревели зрители на белых сугробах, а у меня в животе разжались скрученные нервы. Голы получились — загляденье, они были красивы, как и весь этот зимний футбол, и похожи. Так забивал Шевченко 'Реалу', с подачи Реброва, в Киеве, в девяносто восьмом. Однако самого Шевы не было среди нас, его манерность 'от бедра' не очень-то вписывалась в морозную улицу Сафонова. Где-то там, далеко, в северной, но теплой Италии, в городе Милане, он демонстрирует изящные костюмы.
1: 1, но кончился футбол — талантливые ноги очень громко лупят по мячу, а зрители слишком шумно дышат на сугробах, и это не нравится жителям зимней улицы, да и ментура рядом.
— А пойдемте к 'седьмой'? — предложил я.
— А что, у седьмой хорошая 'коробка'?
— Вполне, у школы имени такого-то такого-то героя.
Но немец, тот который переспрашивал, скептически пожал плечами. Кажется, это был лысый Янкер в шапочке от фирмы 'Адидас'. Но пожал плечами и усмехнулся глазами он вовсе не из-за того, что сомневался в качестве 'коробки', а потому что школа эта была названа именем такого-то такого-то героя, имени которого я не знал, который учился в этой самой школе и, кажется, был младше меня.
Герой погиб, недавно и нормально, как солдат — в бою, пролился кровью на чеченскую землю, не сдался и не отступил. Ему повезло, его пробила вражеская пуля, он рухнул, как дикая утка — на взлете, полный жизни и сил, в начале движения. И хоронили его как солдата — потому что повезло. А мог бы сдохнуть в плену, в яме или подвале, не выдержав издевательств или просто с перерезанным горлом. Ему повезло, но немец, и эти аргентинцы, и итальянцы, не говоря уж о бультерьере Зеедорфе, пожали плечами и усмехнулись глазами — этот парень не был героем для них, героями для них были повстанцы-чечены.
Однако — как я играл в футбол! Во сне, и этот футбол, и этот сон, он был прекрасен…
Такой вот сон приснился сказочнику в далеком и зимнем, заснеженном городе. Герои и тени, снег и футбол, горячая кровь на дикой траве и черный морозный воздух — все это смешалось в его голове, и он, живя неспешной тенью среди неглавных и нестрашных для него событий, все же решился предложить тени Ангела, а возможно — тени давнего себя, отправиться в Город Мертвых.
Однако книга эта — песня жизни, а не смерти, и сказочник, не соглашаясь, но понимая название и помня о Белой Калитве, попытался… переименовать Город Мертвых в Город Теней? А возможно, в Город Карандашных Рисунков, Быстрых Штрихов, стираемых суровой Резинкой Жизни, но не расплывающихся в Нежной Воде? Штрихов, ведущих в никуда.
Тень и только тень, случайный штрих неслучайно исписанного вдали карандаша, без тела и вопросов, без поиска каменных ответов, только она сможет справиться с таким путешествием — поэтому-то сказочник и повстречался с ней, с тенью ангела, или с тенью самого себя, или придумал ее, или свой карандашный образ, полузабытый силуэт.
И еще желание — появиться там хотя бы случайно, хотя бы в мыслях — если не получается во снах. Тайно и ненадолго, тенью безучастного и, как хотелось бы, равнодушного прохожего послоняться по улицам и лицам города солнечных лучей и карандашных теней, скользнуть по взглядам и движениям многих и неважных прохожих, не знающих, даже не подозревающих о тени, еще одной, лишней, миллион первой, и от этого незаметной в их белом и солнечном городе.
И в результате, в момент протяжности — между мгновением и вечностью, во время смешения белого снега и черного воздуха, тихого падения и неподвижной темноты, Тень Ангела обязательно появится в Городе Мертвых — ведь только она может жить в этом моменте, потому что сама она — миг, блик, тень вспышки волнением или удивлением, или раздражением сверкнувшего в черном космосе взгляда.
Но какой она появится там?
Возможно она, эта тень, чернеющим сгустком спокойного внешне всадника, в надежных латах и на могучем коне, причем рысью, а никак не галопом промчится — но не очень быстро, по безлюдным улицам ночью или в предутреннем тумане? Всадник спокоен, но взгляд его жив. Там, внутри живет воспоминание, и он рад ночи и туману — они не просто его друзья, а соучастники. А конь подрагивает кожей — в нем сдерживаемое всадником движение и незнакомое ему, коню, место. На бархатной шкуре — блики горящих в ночи фонарей и тени высоких деревьев, а если в тумане — то просто белесые пятна.
А может черная тень упадет из черного неба? А если из серого, то серая? Пробив стремительным полетом облака. Сверху льдистые, они открыты свету высокой и белой Луны, а снизу мягкие и мутные, они обязательны — как граница, необходимая замкнутость пространства. Гулкий звук и тяжкий скрип — то тяжелая тень Ангела, на этот раз серая, ударила о кровельную жесть. Если ночь — то вокруг мокрые блестящие крыши, а если туман — то в нем слепые фонари, сном или мыслью сказочника очерченный для жизни Тени город.
Но, скорее всего, она появится в нем, мертвом для сказочника, но любопытном для нее городе, в виде случайного прохожего, не занятого ничем, или проезжего, коротающего прогулкой время остановки — в образе неприметного шпика, праздного туриста.
Неважно как, неважно где: черным ли всадником на пустынных ночных улицах, быстрой ли стрекозой в сыром тумане, или незаметным прохожим на солнечной стороне или в тени каштанов, но она обязательно должна столкнуться, или даже — отыскать не только тень Сказочника — что, в общем-то, вероятно, но и тень его Любви. А, узнав ее в толпе, Тень узнает и цвет ее волос.
5. Навигатор 1.
Точки над 'Ё' — это снаружи замкнутый замок, это лязгнувшая вагонная щеколда. Не двоеточие и не многоточие, это стена без выси и конца, ограничение не всегда, но видимой Вселенной.
— Есть ли у вас пробка от водки? — выйдя из магазина и стоя на мокром, сером асфальте, спросишь ты двух мужиков, мимо идущих прохожих. Спросишь, надеясь на случайность — помог же тебе тот хмурый, когда ты купил четыре стакана? Донес, не расплескал и не отпил. Мир полон случайных и от этого добрых людей.
