— Нет уж, Аскольд.
— Да уж, Валя! Черная мужская работа! А у тебя и так вон сапожки затуманились, — сказал я, скидывая куртку. — Лучше погуляй, подыши.
— А ты без меня не уйдешь?
— Уйду.
— Смотри!
И она медленно двинулась наискосок вверх, а я энергично засновал вдоль трясины, собирая коряжки и таская их по сосне в кесиль-месиль. Отсыревшая кора скользила под ногами, трижды я срывался, роняя ношу, начерпал туфлями жижи и вообще устряпался, как черт, на этой трехметровой гати. Но тропу настелил и опробовал — держала хорошо. Отмыв туфли снеговой водой из приямка, я свистнул Вале и задрал голову к вершинам сосен, которые неподвижно отогревались в солнечном воздухе. Я вдруг ощутил, что мы с лесом в одном состоянии: впитываем весенние соки жизни.
Валя выцарапалась из кустов, натужно волоча за ржавый корень здоровый кусок обгорелого пня.
— Вот! — сказала она переводя дух.
— Ого! Молодец! — похвалил я, прикидывая, не сковырнет ли меня с сосны этот уже вовсе не нужный пенечек, но операция прошла благополучно, и обломок, усато брызнув, грузно чавкнул в грязь рядом с тропой.
— Ура-а!
— Ура-а! — подхватила Валя.
Мы перебрались и счастливо, точно форсировали Днепр, глянули сначала на оставленный берег, потом друг на друга, мол, каковы! Валя усмехнулась, вынула беленький платочек, послюнила уголок и, вдруг за шею наклонив меня к себе, стала протирать мой лоб. Я прямо задохнулся от этого внезапного жеста и сурово сощурился, будто недовольный, а сам таял от ее прикосновений. Знал бы, вывозил все лицо! От моего дыхания колыхались ее выбившиеся из-под шапочки золотистые пряди, и мне хотелось подоткнуть их…
— Теперь ол-райт! — сказала Валя.
— Thank you!
— Don't mention it![7] — ответила она и другим углом платка обмахнула свои щеки.
А наверху уже кончался лес и начинался город.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Весь путь мы протопали пешком.
У парка Валя убежала, не дав себя проводить, но и, оставшись один, я не сел в трамвай, точно это было бы изменой, а так и доплелся до дома своим ходом.
Шел уже седьмой час.
Приняв теплый душ, я в одних плавках бухнулся на прохладный диван, закрыл глаза и… взлетел. Я стрижом унесся за город, к железобетонной арке, и увидел, как из подкатившей машины выходят мальчик с девочкой и углубляются в лес. Она удивительно красива, а он — так себе, на тройку с минусом, почти двоечник по красоте, но это, кажется, не беспокоит ее, наоборот, она улыбается ему, кидает в него шишки, вытирает платком его запачканный лоб. Он влюблен в нее, а она?.. Чем он привлекает ее?.. А может, и не привлекает вовсе. Может быть, это просто так, и завтра он поймет это. Она позвонит и скажет: все, мальчик, больше я с тобой не играю? Хотя нет, вон они на завтра назначают встречу, правда, деловую, но встречу. Девочка опирается на его плечо и что-то вытряхивает из сапожка. Ах, какая девочка! Какая милая девочка! Даже мое стрижиное сердце трепещет! Я взмываю ввысь так, что те двое сливаются в одно. Или они взялись за руки? Я низвергаюсь и просвистываю между ними — нет, за руки они не взялись… Я прервал этот волшебный полет и открыл глаза от ощущения какой-то тревоги. И вдруг с болью догадался, что этого путешествия с Валей могло бы не быть! Ведь разгорись наша с Зефом драка — и все, сидел бы я дома, отмачивал синяки, вправлял суставы или бы вообще почивал в морге. Ужас, как тесно соседствуют добро и зло! Научиться бы так управлять своей жизнью, чтобы все в ней было хорошо! Но управься я вчера по- хорошему, не уйди с уроков, не обидь Светлану Петровну, я бы не встретил Валю. Все сложно и перепутано! Но как там ни мудри, а уж от явных глупостей надо открещиваться! Например, от внешней вражды с Зефом. Внутренне расходимся и — хватит. Иногда сам с собой расходишься, так не лупить же себя!
Я встал, подумал, как начать разговор, и набрал номер. Зеф отозвался мигом.
— А-а, ты-ы! — протянул он.
— Слушай, Зеф, ты чего сбежал?
— Откуда?
— Оттуда! Затеял драку, а сам утек!
— А кто сказал, что драка сегодня?
— А когда, в следующей пятилетке?
— Может, я по расписанию дерусь! — заиграл Зеф. — Может, у меня очередь на драку! Или ты спешишь?
— Я не спешу! Я предлагаю мир.
— Мир? — удивился и даже несколько растерялся Мишка. — Так мы же еще не воевали.
— Вот и не надо, а то будет поздно.
— Не атомная — уцелеем.
— Так как? — строже спросил я.
— Что как? А мой нос?
— Твой нос заработал.
— Заработал? — возмутился Зеф.
— Да, мы квиты.
— Ха! — воскликнул Мишка. — Я ему — шуточки, а он мне — по сопатке, и квиты? Математик нашелся!
— Ты мне этой шуточкой в душу плюнул! А мне, может, легче по морде получить, чем в душу!
— Душа у него!.. Я не поп — в душах разбираться! Это ты там…
Я бы давно бросил трубку, если бы в словах и тоне Зефа не улавливал готовности мириться, но, как более пострадавшему, ему, видно, хотелось, чтобы я вымолил у него этот мир. Очень-то вымаливать я не собирался и спросил окончательно:
— Так мир или нет?
— Шустряк! — вяло крякнул Мишка. — А может, сначала только перемирие для раздумий, а?
— Ну, перемирие.
— Ладно, Эп, я тоже не любитель мордобоя. С тебя за это две задачки по физике!
— Я еще не решал.
— Решай и звони.
— О'кэй!
— Да, Забор тебя что-то разыскивал, — вспомнил Зеф, — Дважды был у меня, звонил тебе, но… Сердитый. По-моему, чихвостить собирается.
— За что?
— Может, за вчерашнюю двойку по английскому, а может, за мой сегодняшний нос.
— А может, что со днем рождения Садовкиной?
— Не знаю. Короче, разыскивал.
— Ну, ладно.
У Забровских телефона не было. Отец Васьки служил в оперном театре рабочим сцены, мать домохозяйничала по хворости, а таким, говорил сам Васька, телефон не положен. А звонить он любил, звонил много и все из автоматов и всегда ходил, бренькая запасом двушек в кармане.
Позвонит еще, если крайне нужно!
