А с Зефом — блеск! Нет у меня больше врагов! И нет огорчений! Правда, с отцом!.. Но и это утрясется. Раз он уверен, что не виноват, значит, утрясется. А разговор о школе отложу до экзаменов, а там найду, что сказать!
Мёбиус угодливо, как бравый солдат Швейк, улыбался мне. Славный он тип, мой робот, но бестолковый — ничегошеньки, кроме телефонных звонков, не чувствует. Не чувствует, например, что за его спиной на подоконнике, разъерошив чешуйки, лежат одиннадцать сосновых шишек, которыми Валя кидала в меня. Одиннадцать — как комсомольцев в нашем классе. Если каждому дать по шишке, будет одиннадцать счастливых комсомольцев!
Еще одно заветное число!
Я любил числа, и они сами роем слетались ко мне, как рифмы к Пушкину. Числа — это целый народец, со своими порядками и законами, со своим равенством и неравенством. Семьями и поодиночке, сходясь и расходясь, живут они то в скобках, то под корнями, то на мансардах числителей, то в подвалах знаменателей. Их возводят в степени и сокращают. И говорят они своим языком цифр. Но главное, что ни число, то личность, с характером! Есть среди них заносчивые гордецы, как Мишка Зеф, которые делятся только на себя и которых зря называют простыми, а есть настоящие простаки, вроде Авги Шулина, которых дели как хочешь и на что хочешь, есть таинственно-бесконечное число «пи», напоминающее Ваську Забровского, и есть подозрительные, словно шпионы, мнимые числа. Даже и внешне числа похожи на людей. Номер моего бочонка от лото 81—это вылитый портрет бабушки и дедушки из деревни… Я нашел бочонок еще в детсаду, когда и цифр-то не знал. Но две эти загибулинки так очаровали меня, что я вечером исписал ими полтетрадки, к удивлению и радости родителей, которые тут же показали мне и остальные цифры. Я часами колдовал над ними и, когда явился в школу, оказался почти профессором для первоклассника… Прошло столько времени, а бочонок я так и ношу с собой, хотя мне, дураку, уже вот-вот шестнадцать. От того раннего детства у меня ничего не осталось: ни дырявого сандалика, ни сломанной игрушки, ни растрепанной книжки, ни даже друга. Как это ни странно, но в нашем подъезде, пятиэтажном и двадцатиквартирном, не было моих сверстников, точно соседи договорились не рожать целую пятилетку. На три года старше и младше — пожалуйста, а ровни — хоть умри! Ну, какие же мне, например, друзья Нэлка Ведьманова, брякавшая на пианино, или Юрка, отец которого треснул об пол магнитофон? У Нэлки уже ребенок, а Юрка все еще мастерит луки да лупит чижика! Правда, были ребята из других подъездов, но это совсем не то! Туда не побежишь зимним вечером в тапочках и в майке, чтобы поделиться внезапной новостью, как побежал бы к близкому и теплому другу! Вот и остался я один, со своим маленьким деревянным талисманчиком…
Зеф ждал задачи.
Я сел в кресло, притиснул к ногам журнальный столик, пустил маг и открыл учебник. Я никогда не делал уроки всухую и никогда специально не слушал музыку, как, например, Авга. Тот сядет посредине комнаты, попросит поставить что-нибудь этакое, задерет голову и, приоткрыв рот, с полчаса неподвижно- обалдело принимает музыкальный душ. В наш век выключать четыре органа чувств и оставаться при одном — глупость.
Задачи были, конечно, легкими. Зефу просто лень думать. Я решил их и позвонил.
— Готово. Тебе одни ответы?
— Давай все! — Я продиктовал, и Мишка довольно заключил: — Ну вот, быстро, дешево, красиво!
— Так мир или перемирие?
— За две-то задачи?
— Ну, делец!
— Еще какой! — польщенно согласился Зеф. — Кому это ты там музыку крутишь, девочкам?
— Тебе бы все девочки!
— А что, девочки — это вещь!
— Ну, ладно, Мишк, пока!
Более серьезно выяснить отношения с Зефом не стоило, потому что близким другом его я не хотел быть, а для закрепления перемирия хватит пустячной болтовни.
Вскоре позвонил Забор.
— Эп? Наконец-то! — радостно воскликнул он. — Я уже все двушки извел! Где тебя носило?
— Шишки собирал.
— Какие шишки?
— Сосновые.
— Зачем?
— Жизнь украшать.
— А скорую помощь тебе не вызвать?
Я коротко рассмеялся и вздохнул:
— Вася, есть очень актуальный весенний призыв: каждому комсомольцу — по шишке!
— А комсоргу — две, для симметрии: на лоб и на затылок, — добавил Забор. — Так оно и будет, без призыва. Слушай, Эп, смех смехом, а вот что ты со мной сделал? Ведь до сих пор я думал, что я сносный комсорг, — признаюсь без ложной скромности, а ты меня двумя фразами уничтожил! Прямо сдул с должности, как пушинку! — И Васька дунул в трубку.
— Ты спятил! — сказал я.
— Забыл уже?.. А кто мне сегодня на перемене сказал, что наш класс это куча сектантов, которые неизвестно чем дышат? — напомнил Забор угрожающе, мол, как же ты, комсомолец, посмел обвинить в сектантстве целый класс.
— Да это я так, — смутился я.
— Не так, мой милый Эп, а прав ты! — выпалил он. — Я прикинул — семь компаниек выходит; которые вне школы не общаются, а в школе — так себе. Чем не сектанты?.. Это я упустил, проборолся с вашими кулаками и двойками!
— Неужели семь? — удивился я.
— Даже восемь — Ваня Печкин, собственной персоной!.. А кто чем дышит — вообще туман.
— Да-а!.. И что теперь?
— Понятно что — гнать меня из комсоргов! За ротозейство и мелочность! — категорически заявил Забор, и я мысленно увидел, как блеснул его жуткий гипнотический взгляд. — Гнать с треском! И комсоргом ставить тебя!
— Меня? — ужаснулся я.
— Именно! Ты глубже всех видишь.
— Я сейчас трубку брошу!
— Я тебе брошу! Двушек больше нет!
— Да знаешь ли ты, что Забор — лучший комсорг на земном шаре? — закричал я, ощущая мороз по телу. — Ты же золото у нас, если без ложной скромности! И мы тебя не променяем ни на каких Эпов! Так что не бзыкай, как говорит Шулин!.. Ну, упустил кое-что! Откуда же все знать? Думаешь, я знал да помалкивал? Ни фига подобного! Просто душа вдруг вспыхнула — и увидел глубже. А так, откуда знать? Только ощупью. И не беда, что упустил — наверстаешь! Считай, что я тебя критикнул, и — наверстывай! В жизни еще не то бывает! У отца вон гостиница трещит, и не критикой пахнет, а гильотиной. Так он что, бзыкает, думаешь? Он работает, как вол. И все будет о'кэй! Так что, Василий, не хандри, — закончил я, понимая, что не сказал бы всего этого в лицо Забровскому, сконфузился бы, а тут, перед телефоном, расцицеронился.
— Мда, — вздохнул комсорг.
— Лето подскажет.
— Нет-нет, нельзя так разбредаться! Стадом уйдем, стадом придем. Надо что-то сделать! — опять оживился Васька. — Осталось полмесяца. Мало, но успеть надо, иначе нам грош цена!.. Вот я весь день и думал, и тебя искал, чтобы вместе поломать голову. Смысл такой: сплотиться и узнать друг друга — прямо твоя программа. Прекрасная программа, но время… Не мог ты пораньше вспыхнуть! Вот что, прикачу-ка я сейчас к вам, посидим мы вечерок и помаракуем. Одна голова хорошо, а две — сам знаешь. Может, и тетя Римма с дядей Лешей помогут. Они у тебя, по-моему, самые, толковые из наших предков.
— Не знаю.
