Я даже не знал, как они устроены.
— Их надо подтянуть.
Я не понимал этого слова. Яков показывал руками и, видя, что не пойму, сдавался:
— Пришлю Ицика, вы с ним вдвоем сделаете.
Так, наведываясь и исподволь наблюдая, он определил, что я сумею без его помощи, что смогу, если мне объяснить, а что объяснять бесполезно и надо просто прислать одного из сыновей.
— Кухню надо снести и поставить с другой стороны. Это тебе будет стоить десять тысяч, но все равно надо менять трубы.
Мало-помалу я разобрался в его работе. Зaнимался Яков не совсем тем, чем занимаются подрядчики в России. Как и российские, он искал клиентов, добывал заказы, заключал договора, заказывал окна, двери, шкафы, приглашал плиточников и укладчиков каменных полов. Но, в отличие от российских, остальную работу делал сам с сыновьями. Каждый из них умел все. Вместе закладывали бетонную арматуру, тут же рубили прутья на ножницах и мягкой проволокой связывали их в конструкции. Вместе делали деревянную опалубку и копали землю. Заказывали готовый бетонный раствор, в назначенное время приезжала бетономешалка с длинным рукавом, и они заливали фундамент. Вместе ставили блочные стены. Отец и шестнадцатилетний Шломо клали кирпичи, а четырнадцатилетний Ицик подавал раствор. Они работали по десять часов почти без перерыва. В тот день было тридцать пять градусов и — ни сантиметра тени. Ицик с ведром раствора бежал бегом. Отец крикнул:
— Почему бежишь с одним? Где второе ведро?
Он требовал, чтобы Ицик всегда бежал с двумя ведрами.
Они поднимались на рассвете, садились гурьбой в минибус, приезжали обедать, уезжали и возвращались к ужину, а по субботам в белых рубашках с молитвенниками и талитами[15] под мышкой шли в синагогу мимо моего дома.
Мы с Ирой сначала думали, что они помогают нам по-соседски, бескорыстно, и тревожились: да как же отплатить за все это? Зачем нам непрошенные благотворители? Потом поняли, что слишком уж много делается, чтобы это могло быть просто помощью соседей, и тогда стали думать, что Яков, может быть, эксплуатирует нашу наивность, — ведь, разумеется, мы заплатим столько, сколько он скажет, а денег нет, и многое я мог бы сделать попроще, похуже, чем он с сыновьями, но сам и дешевле. Между тем, для него с самого начала все было просто. Каким-то образом — до сих пор не знаю, каким, — он четко знал, какую работу делает по-соседски, то есть деньги за нее не берет, а какую делает как каблан, — за эту работу он потом представил нам подробную смету по умеренным, но не самым низким расценкам.
Я научился у него бетонировать, класть блоки, шпаклевать трещины алебастро-акриловыми замазками, ровнять плоскости, грунтовать и красить. Разобрался со всяческими материалами, стал своим человеком в магазинах «Тамбур». Знал, где можно заказать доску нужного профиля и размера. Работал на виду у прохожих. Они задерживались, здоровались и говорили: «Коль а-кавод»[16]. Этот дом был позором улицы.
Сарайчик снес, взял с его крыши прорезиненную ткань и сделал тент. Неподалеку на свалке можно было раздобыть железо и дерево, пригодились старые дверные косяки и оконные рамы, — песочницу и кое-какие детские аттракционы я сделал без труда из того, что было под рукой. Нашел на свалке даже газовую плиту. Однажды мы с Ирой шли по улице Гордон в центре города и увидели возле мусорного бака старый холодильник. Рядом на скамейке в тени четырехэтажного дома сидел пенсионер из русских. Хоть ясно было, что холодильник выброшен, осторожная Ира поинтересовалась:
— Его можно забрать?
— Берите, конечно, — пенсионер пожал плечами.
— Вы уверены, что его выбросили?
— А для чего, по-вашему, он здесь стоит?
— А он работает?
— Конечно, работает. Берите скорей, пока другие не забрали.
Холодильник был нужен для детского сада. Ира оставила меня сторожить его и побежала за машиной. Мы заплатили грузчикам триста шекелей. Дома оказалось, что холодильник не работает и ремонту не подлежит. Какое-то время спустя, проходя по улице Гордон, мы снова увидели дядьку на скамейке, и я сказал ему: холодильник-то не работает.
— Чего ж ты не проверил? — пожал он плечами. — Вот так все тут делается. Я удивляюсь, что эта страна еще существует.
Дашка решила, что кроватки и матрасики у детей должны быть обязательно новыми. Остальную мебель можно было в изобилии подобрать на улицах возле мусорных баков. Мы с Ирой купили древний «фиат-124» (у Дашки и Коли уже был купленный в кредит «мицубиси»), укрепили на крыше багажник и набили дом неплохой мебелью и мебельными плитами, годными как материал для всяких столиков, скамеек и полок.
Наконец открыли тик — завели «дело», зарегистрировали сад в налоговом управлении. Дашка сочинила и размножила объявления, мы расклеили их всюду, где только могли. Никто не отозвался. Две сотни объявлений мы забросили во все почтовые ящики района. Опять никто не отозвался. До сентября оставалось две недели. Фима снова надел кипу, Дашка — шляпку, кофту с рукавами и длинную юбку, и они отправились агитировать по домам.
Справа от нашего дома ашкеназские улицы, слева — марокканские. Никто не расселялся по признаку исхода, селились, как приезжали, — сначала одни, потом другие. У ашкеназов на зеленых газонах стоят белые пластиковые столы и кресла, лишь изредка появляется во дворе аккуратная старушка в плотном платье или седоусый старичок в панамке и шортах, вечерами там тихо и пусто. В марокканской части ярко горят огни на открытых верандах, собираются для ужина большие семьи, люди за столами кричат и жестикулируют.
Дашка умоляла Фиму помалкивать: о будущих компьютерах и спортивных завоеваниях лучше не заикаться. За рекордами тут никто не гоняется, экспериментаторы, реформаторы и интеллектуалы не в чести. Все должно быть самым обычным. У них сильный козырь: деньги. Все берут по восемьсот шекелей с ребенка, они будут брать по пятьсот. Люди должны понимать, что разница в цене не потому, что детей будут хуже кормить, а потому, что мы живем в этом доме и не платим за аренду.
К концу августа записали шесть детей. Дашка и Фима решили: если запишется еще один, они открывают. В последний день записали троих.
Целую неделю во дворе под деревьями был накрыт праздничный стол, а на ветвях висели электрические лампочки — отмечали новоселье. Вдруг оказалось, что у нас много не совместимых друг с другом друзей. Как посадить за один стол Векслеров, Айзенштадтов, маму с тетей и их близких подруг, еще несколько родственников, наших с Ирой иерусалимских хулиганистых приятелей, наших же чопорных друзей из Тель-Авива, друзей по ульпану, друзей по курсам, Дашкиных подруг из городского управления и ее актерскую шатию-братию… Но труднее всего было с соседями. Как не осрамиться с кашрутом? Не дай бог внушить малейшее подозрение — в рот ничего не возьмут, а у нас религиозный детский сад, нам рисковать нельзя.
Решили позвать их отдельно. Ира с Дашкой приготовили салаты, рыбу и мясо с картошкой, однако большой надежды, что к ним притронутся, не было. Накрыли стол в салоне, как положено, с фарфором, маминым столовым серебром, бокалами и рюмками, и, чтобы уж наверняка, подстраховались — заготовили запечатанную разовую посуду и скатерть. Накупили готовой запечатанной еды. Все со штампом кашерности. В восемь часов появились Яков, его жена Ноэми и четырнадцатилетний Ицик. Сухощавая, желтолицая, с неприветливым властным лицом, Ноэми запнулась у двери, не донеся руку до мезузы. Дашка подлетела, стала рассказывать, что рав Коган самолично прибил эту мезузу, а Ноэми все медлила, и получалось, будто она не верит Дашке. Ицик, мальчишка, почувствовал это, что-то быстро сказал матери… Яков шел сзади и нес подарок — напольную вазу.
Мы показали дом, Ира сказала:
— Ноэми, мы можем сесть за стол — тут все кошерное, не сомневайтесь, Даша очень строго следит за этим, но, если вам спокойнее, вот все разовое и нераспечатанное, мы можем посидеть в саду.
Ноэми затруднилась, Яков сказал:
— Сегодня жарко, давайте в саду посидим.
