компьютером, полистал бумаги, остался ими недоволен, но что-то отобрал и вместе с десятком дискет сложил в папку. Лилечка пыталась выяснить его планы, он пробурчал в ответ что-то невнятное, взяв папку, уехал и больше не показывался. Лилечка звонила ему, Штильману, Володе в Германию и отказывалась верить очевидному: то, на что Векслер потратил последние годы жизни, то, чему она приносила жертвы, было никому не нужно. По ее просьбе я тоже позвонил Илье. Он сказал: «Чего она хочет? Я все сдал в университетский архив. Будет там лежать, сколько положено, потом спишут. Это все вообще не математика». — «А что это?» — «Я знаю? Пространство, время, нуль, бесконечность…» Он сказал это пренебрежительно, словно подчеркивая, что речь идет о старческой причуде Векслера.
И вот, вернувшись домой с похорон Ицика, я позвонил этому Илье: на семинар приехали ученики и друзья Григория Соломоновича, неужели никому из них не интересна многолетняя его работа? Вдова оставила мне материалы… Разговаривал Илья по телефону нетерпеливо и хамски, но я решил не обращать на это внимания, и он наконец согласился встретиться на следующий день у входа в кампус математического факультета.
Как я и думал, он не пришел в назначенное им самим время. Я ждал на нежно-зеленой лужайке перед кампусом. На траве, как в американских колледжах, валялись студенты с книжками. В центре лужайки красовалась модернистская статуя, справа возвышался, как храм, Музей Диаспоры.
Лужайку пересекал, шаркая волосатыми ногами в сандалиях, толстяк в темной майке и шортах. Он ел на ходу питу с шуармой, неся ее перед собой в правой руке, потом помогал левой, чтобы поднести к лицу, и вгрызался, стараясь захватить одновременно и овощи, и мясо, и тесто. Губы и щеки блестели жиром. Курчавые волосы слиплись от пота. Человек внезапно остановился, переложил питу из одной руки в другую и почесал толстую ногу. Его отвлекла пробегающая кошка, и он замер, скособоченный, с полуоткрытым ртом. Распрямился, впился губами в питу и пошел, поглощенный едой, не имея привычки проверять себя сторонним взглядом, не зная, что это такое. Шаркая, он поднялся по мраморным ступеням и исчез за дверью математического кампуса.
Шесть или семь лет назад мы с оператором Витей снимали на этой лужайке фильм о приехавших из России, и каждому я задавал вопрос:
— Зачем вы сюда приехали?
Один математик тогда сказал:
— Я здесь, потому что у этой страны есть будущее.
Витя похвалил:
— Нарядно сказано.
Может быть, мы ехали не за будущим, а за прошлым. Тоже нарядно сказано, но это, скорее всего, так.
Передо мной возвышался суровый Музей Диаспоры. Я мог войти в него и оказаться в прошлом, на улочках средневековых гетто, в бедных еврейских местечках Волыни и Литвы, среди текстов, написанных язычками черного замерзшего пламени. Мне не хотелось. Мое прошлое — детские книги, мушкетеры господина де Тревиля, алмазные подвески, Версаль и Лувр. Пусть всего этого никогда не было нигде, кроме как в воображении, но ведь и прошлое лишь там, и променять Версаль на бедное местечко? Даже те, кто вышел из них и не знал ничего другого, стали называть рестораны «Версалями». В каждом городке — свой «Версаль», ампир и барокко, мебель под какого-нибудь Людовика…
Мне не хотелось вникать в этот мир униженной нищеты, но когда мы с Витей кончили съемку и не знали, куда деть три часа до прихода машины, я предложил зайти в музей — вот же рядом, надо же знать свое прошлое, — и Витя, злой с похмелья, сказал:
— Зачем мне, на хрен, прошлое, я и с настоящим-то справиться не могу.
Когда-то, когда меня унижали разговорами о корнях и предках, я ответил: «Вам важны предки, а мне — потомки, моя дочь, мои корни не в прошлом, а в будущем».
Витя бы посмеялся: «Нарядно сказано».
Колыхнулась дверь математического кампуса, и я увидел свои корни. На крыльце стояла Дашка. Она повернулась к отражению в дверном стекле, осмотрела себя и приняла небрежную позу. Я окликнул.
— Папа? — Дашка насторожилась. — Ты что здесь делаешь?
Она подумала, что я тут из-за нее. Поняв, что из-за Векслера, подошла, присела рядом, откинула волосы, задумалась: сказать мне все, не сказать… Решила не говорить:
— Тут напротив дешевая студенческая забегаловка, булка с рыбой и гарниром — три шестьдесят.
Из кампуса вышел Илья. Сумрачный, с выражением брезгливой иронии на худом лице. Вместе с ним вышел второй, мне не знакомый, бородатый, пошире в плечах и поплотнее. Оба — в джинсах и распахнутых на груди теннисках. Они подошли к нам.
— Удрали? — спросила Дашка.
— Там нечего слушать.
Илья и не подумал представить бородатого. Тот был культурнее, испытывал из-за этого неудобство, предупредительно улыбался.
— Это мой папа, — сказала Дашка.
Парень назвался:
— Боря.
Илья объяснил ему:
— Господин Волков, друг Векслера, хочет привлечь внимание мировой общественности к трудам великого математика. Наш скорбный труд не пропадет. Ничто на земле не проходит бесследно. Векслер много работал последние годы. Вдова бережно собрала наследие.
— Может быть, в университет сдать? — предложил Боря.
— Да я уже сдал туда в архив. Кто там будет читать?
— Болдин приехал. Может, с ним поговорить? — снова предложил Боря и счел нужным сообщить мне: — А мы вышли перекусить что-нибудь, я, понимаете, толстый.
— Боря, сбегай, забегаловка рядом, — сказал Илья, — принеси на всех.
— Почему я?
— Потому что ты американец. Вы должны оказывать нам материальную помощь. Мы тут за вас кровь проливаем, противостоим мусульманскому миру.
Мимо нас прошли спортивный мужчина и высокая девушка. Илья взглядом показал другу на них:
— Видел? Вот какие математики требуются. Будь же логичным. Мы не требуемся не потому, что нас оттирают, а потому, что для нас нет задач. Если задачу может решить девчонка с куриными мозгами и длинными ногами, Штильман возьмет на работу ее, а не тебя с…
— Ну, ну, договаривай.
— Договариваю: куриными ногами.
— Думаешь, у нас не так?
— Да, но есть разница между маленькой страной и большой.
— Я не замечаю, — сказал Боря, — хотя три года прожил в Израиле, а теперь вот живу в Штатах.
Я подумал, в самом деле, где он мог заметить разницу между континентами? На работе, глядя в компьютер? На автостраде по пути домой, где в машине работает кондиционер и даже хиты в магнитофоне те же самые? Дома, за едой из супермаркета или перед телевизором с американскими фильмами? Что для него прошлое?
По аллее, занимая всю ширину, медленно подкатил туристский автобус с затемненными стеклами высокого обзора. Остановился у входа. Из двери кампуса высыпали математики. Среди них был Володя, и Дашка, вскочив с травы, замахала ему рукой.
Мне показалось, за шесть лет он не изменился.
— Очень рад вас видеть, — он пожал мне руку. — Как Ира Николаевна?
— Спасибо.
— Как жару переносит?
Безупречный был малый — ничего лишнего и все, что требуется. Я начал поддаваться его обаянию. Все-таки Гай очень был похож на отца.
