– А Гумбольдт его?
– Младший хотел и хочет одного: чтоб маме было хорошо.
– Она знает, что вы здесь живете?
– Для нее я – обычный съемщик комнаты. Хорошая добавка к бюджету младшего.
– Вы с ней встречались?
– Мельком. Она за чем-то заходила, и Гумбольдт представил меня.
– Как кого?
– Я же сказал: как жильца… Вы об имени? Я для нее – Раб. Как и для многих. И здесь, и там…
В прихожей тренькнул звонок.
– Вот и он, – сказал Гумбольдт и поспешил открывать дверь.
Оставшись в одиночестве, Легат подумал, что в отношениях старшего и джуниора Гумбольдтов есть какая-то неправильность. Сильнее сказать: патология. Он, что, всерьез относится к джуниору как к сыну? Ведь так, по всему, получается!.. Какой смысл столь пристально и бережно следить за собственной юностью? Она уже была. И прошла. И что бы ты ни исправил в ней, результат все равно окажется тем же.
Да, Гумбольдт-старший может чему-то научить джуниора, что сам в его годы не умел, может что-то поправить, что сам в его годы не заметил, может что-то добавить, чего у самого в его годы не было…
Множить «что-то» дальше? Пустой труд! Поправленное и добавленное – величина, стремящаяся к нулю, если ось абсцисс – время. И если уж искать красивые аналогии, то время легко сравнить с водой. Тем более что существует образ: Река Времени… А кинь камень в воду – что выйдет? Круги, быстро сглаживаемые течением…
Да простится мне эта банальность, стертая от чрезмерного употребления, стыдливо подумал Легат.
И увидел Гумбольдта-младшего, вошедшего в комнату. И вспомнил его, что по определению было чудом. Спорт-то он помнил хорошо, а школьные годы чудесные остались вакуумом. Старой песней, слышанной не раз в телевизоре. Он, как уже говорилось, не помнил ни лиц, ни имен, и смутно подозревал, что это неправильно, что следовало бы сходить… к кому?.. ну, к хорошему психологу, например, была такая умная дама в неисчислимом окружении жены. Но сходить к психологу для Легата!..
Есть красивое слово «катахреза» – совмещение несовместимых понятий, если коротко. Так вот, психолог рядом с Легатом – катахреза. И таких катахрез у него – пруд пруди…
А Гумбольдта-младшего вспомнил. Сразу. Пахаря – ни сном ни духом, а Гумбольдта…
– Тебя называли в школе Антиквар?
– Называли, – с неким удивлением в голосе ответил Джуниор.
– Ты помнишь, как уговорил меня поехать с тобой в Восточный парк? Мы ехали на метро, и ты всю дорогу рассказывал мне о книге, которая была тебе позарез нужна… Если не ошибаюсь, это был какой-то словарь, дореволюционный… Тебе его обещали, а ты боялся ехать один и попросил меня – вроде для подстраховки… Было?
Откуда взялось воспоминание? Секунду назад – ни сном ни духом, а сейчас – как наяву! Неизученные игры памяти? Или собственная лень, позволившая забыть все, что не пригодилось в жизни? Скорее, последнее… Но как и когда он выбирал то, что надо помнить, и то, что стоит забыть? Скорее всего никак и никогда. Просто вычеркнул из памяти десять лет, за исключением спортивного куска, посчитал, что не пригодится. И ведь не пригодилось! Но теперь всплыл неслучайный вопрос: а не выпал ли хоть какой- никакой ребеночек вместе с выплеснутой водой?
Риторический вопрос…
– Вы Легат? – спросил Джуниор.
Удивления в голосе – ни тени.
– Я – Легат.
– Я бы не узнал вас… Хотя что за глупость я несу! Я и себя до сих пор не узнаю. То есть его… – кивнул в сторону Гумбольдта, стоящего чуть позади. – Да, я помню эту поездку. Ваша помощь тогда не пригодилась. Все прошло гладко.
– И слава Богу! Драчун из меня – никакой.
– А вообще-то мы с вами вчера виделись на Проспекте.
– Со мной?
– Не буквально. С вами – моим соучеником.
– Как он?
– Нормально. В строительный документы подал.
– Да, я знаю…
– Естественно. Это ж вы и подали.
– Знаешь, Антиквар, ничего естественного, кроме потребностей организма, в человеческой жизни нет. Все насильственно, все – через ногу. Не сочти это за наставление на будущую жизнь, просто вырвалось.
– Обедать останетесь? – спросил Гумбольдт-старший. – Разносолов не обещаем, котлеты, жареная картошка, салатик еще… С утра на рынок забегал.
– Останусь, – сказал Легат. – Мы не договорили.
– То-то и оно, – согласился Гумбольдт. Сказал младшему: – Обед за тобой.
Тот безропотно кивнул и вышел.
А Гумбольдт взял Легата за руку, за запястье, словно боялся, что этот юркий Легат прямо сейчас смоется на фиг.
– Нам не договорить надо, а договориться.
– О чем? – Руке было больно, и Легат вежливо, но жестко отцепил от себя пальцы Гумбольдта.
– О финале.
– Финале чего?
– Всей этой истории с обменом информацией между Конторами.
– А с чего вы взяли, что эта история подошла к финалу? На мой взгляд, она в самом разгаре. Вы же ее и породили…
– Но я не в силах ее убить. Я вышел из игры. А вы – в игре. И можете ее прекратить.
– Каким, любопытно, макаром? Спрятаться – по вашему примеру? Мне, знаете ли, сделать это будет много сложнее, чем вам. Меня найдут и там и тут, извините за невольную рифму. Я и там – на виду и востребован не только и не столько Конторой. Вы же в курсе, Оса просветила… А здесь мне спрятаться тоже не позволят, потому что я оказался очень нужным Очкарику…
Тут Легат сильно преувеличил. Но что не сделаешь в пылу полемики!..
А Гумбольдт улыбнулся.
– Вы нужны? Экая гордыня вас душит… Ему никто не нужен. Он – машина, у которой есть маршрут. Назначенный. И выверенный. И эта машина не свернет с маршрута, даже если придется подавить сотни, тысячи людей…
– Я догадываюсь, – согласился Легат. – Но машина – не он. Он в лучшем случае – какой-нибудь карбюратор или стартер. А рулит здесь – партия, говоря кратко, а Очкарик и иже с ним – ее верные… заметьте, верные!.. солдаты, лейтенанты, генералы. И закончится все это, когда партия скукожится и сдохнет. Вы сами знаете, какой бардак после этого начнется. Многосерийный…
– Хорошо, я согласен. Партия. Но он-то в ней – маршал. А маршалы… они, представьте, могут много сотворить как добра, так и зла. И вы не хуже меня знаете, какое зло уже несет Очкарик!
– Вы имеете в виду борьбу с инакомыслием?
– Я имею в виду войну с собственным народом.
– А если не он, то кто? Кто сядет в Контору и не станет воевать? Именно с народом, поскольку больше не с кем… Назовите имя.
Гумбольдт молчал.
– Ну, все, – сказал Легат жестко и встал со стула. Он терпеть не мог аргументов в форме лозунгов, чурался фанатизма любого цвета и толка, зверел от этого и терял терпение. Не говоря об интересе к беседе, это само собой. – Извините, но обед с вами разделить не смогу. Спешу. Рад был лично познакомиться.
