– А профессия?
– Медсестра… – Тут она решила добавить, поскольку одно лишь название профессии показалось ей недостаточным, умаляющим ее рабочий статус: – Я операционная сестра. Учусь в Меде на третьем курсе и работаю. Окончу мед, буду хирургом.
– А в какой больнице работаете?
– В Институте имени Военно-Полевого Хирурга.
– Хорошая школа, – одобрил Легат.
Он знал директора Института, талантливого, веселого и гостеприимного человека, но оный директор пока еще ходил в учебный институт в одной из жарких южных республик Державы и только мечтал о Столице.
А тут и спектакль начался.
Вероятно, смотри Легат его в возрасте своей соседки, он бы, как говорится, от восторга в осадок выпал. Но он-то смотрел его с сорокалетней высоты и в совсем ином – мало восторженном! – возрасте, поэтому спектакля как такового он на сцене не обнаружил. Был великий и яростный Бард, певший свою знаменитую «Охоту», и, вопреки всем законам театра, повторивший песню «на бис», были стихи талантливого в принципе Поэта из Антимира, но здесь, в спектакле, они звучали в актерском исполнении и казались какими-то иными… Нет, не хуже! Именно – иными. Легат не раз слышал Поэта, ему нравилась его манера чуть-чуть петь свою поэзию… А актерское чтение?.. Ну, кому что, как говорится.
Если смотреть спектакль из две тыщи десятого, то он был безвозвратно мертв. Если пересесть на место девушки Лилии, то ничего более авангардного, революционного она в своей жизни не видела и не слышала. Время корректирует все: от спектаклей до людей. Это, конечно, банальность, но ее никто пока не отменил.
Легат в молодости бывал в этом театре не раз и всегда выходил оттуда в состоянии какой-то обманутости. Чего-то ему недодали, а чего-то всучили насильно. И настроение раздумчивое. По старому анекдоту: «А тому ли я дала?»
Впрочем, говорилось уже: Легат не был и не стал театралом. Каждому свое…
И когда в антракте – они с Лилией не вышли из зала, так и остались сидеть на креслах – она спросила его: «Как вам?», он искренне ответил: «Ничего такого я прежде не видел».
Святая правда, так уж случилось…
А по окончании спектакля, когда они оказались на площади, он купил у толстой тетки, торговавшей цветами, букет из пионов – цветов, которые недолго живут, но нарядно и нежно выглядят, подарил девушке и предложил поймать такси и заехать куда-нибудь поужинать, выпить вина.
– Спасибо, – сказала она, – но я живу почти у Окружной, мне туда ехать час с лишним, а завтра в восемь – первая лекция. Мне даже позвонить некуда. А у вас есть телефон?
– Есть, – сказал Легат. – Только я уезжаю-приезжаю, а когда в Столице, то живу в гостинице. «Мать- Город», знаете?
– Это в самом центре. – В голосе ее прозвучало легкое уважение. А с другой стороны, где такой старый солидный пердун может жить? Только в центре. Хотя есть минус: своей квартиры у него нет. Или с женой развелся… Но интересно все же… И спросила: – А я могу вам в гостиницу позвонить?
– Конечно! – И продиктовал телефон. – Трубку снимет администратор, вы ему скажете, чтоб соединил с Легатом…
Вот и вся любовь. Опять он остался верен своей невидимой и редко слышимой жене…
Посадил девушку в такси, заранее расплатился с шофером. Ну, и себе другое поймал. И через минут двадцать уже сидел в ресторане «Мать-Города», пил водку (а не вино, как собирался) и ел отлично приготовленную в тесте белую рыбку. Лишние триста граммов в область живота наутро. А визиты в спортзал отменила вся эта историческая канитель…
Легат почему-то долго не мог заснуть, хотя спал в этом времени куда крепче и лучше, чем в своем. Воздух здесь, что ли, другой? Может, и так. За последние сорок лет Столица стала довольно вонючей. Только очень уж хочется вернуться.
11
В Конторе он появился в восемь сорок пять, а ровно в девять входил, гостеприимно принятый помощником, в длинный кабинет Очкарика.
На сей раз Очкарик не сидел вдали, а, напротив, встретил гостя у неофициально-диванного уголка, где они вдвоем уже сиживали приватно.
– Как провели вечер?
Вопрос Очкарика был данью формальной вежливости. Следовало ответить кратко, не нагружая спросившего подробностями: спасибо, хорошо. Или, как сам Легат обычно отвечает на подобные вопросы: запланированно. А уж далее все зависит от степени любопытства спросившего.
Но на сей раз Легат невесть с чего прибегнул к ответу развернутому:
– В театре, знаете ли, был. В Самом Революционном. Смотрел спектакль «Опасайтесь пощечин».
– И как впечатление?
– Коротко и не ответить. Вы там бывали, в этом театре?
– Не довелось. Но слыхал много.
– Плохого?
– Всякого. Так что за спектакль? Не можете коротко, ответьте подлиннее.
– Я вообще-то не великий театрал, – для начала по каялся Легат. Но покаяние не помешало ему ответить, как предложено, подлиннее. Поскольку возникла некая крамольная мыслишка… – Спектакль сам по себе – не мой. Если в нем театр и присутствует, то странноватый, плакатный. Но есть как всегда яркие и талантливые стихи Поэта Антимира, а уж Бард – это вообще Нечто!
– Вам нравятся и Поэт, и Бард?
– Нравятся. Другое дело, что я и Барда считаю не столько певцом, сколько поэтом. И талантливым. Позволю себе забежать во времени далеко вперед, но не могу не информировать вас. Бард – при всем его несносном характере, пьянстве, дебошах, любовях и прочем – большая фигура в нашей культуре. Говорю с уверенностью, потому что знаю факты, которым еще предстоит случиться… Что до Поэта – его стихи о нем тоже сами говорят. Я был хорошо знаком с ним, когда мы оба были моложе, а я еще проходил по писательскому ведомству. Он наш человек! – произнес эту классически бессмысленную фразу, сам перепугался. Поправился: – В смысле, как хотите, так и именуйте… но – наш. И никогда не предавал Страну…
Закончил монолог, стало совсем стыдно.
Он давно подобных «высоких» словес не изрекал. Явное преимущество двухтысячных: любовь к Родине, замешанная на легком цинизме по поводу этой любви. Или не очень легком. Или вообще на голом цинизме. Но, представьте, господин Очкарик, этот гребаный цинизм вовсе не мешает любить Родину. Потому что жизнь вне ее – это отпуск, командировка, турпоездка, легкий шопинг и так далее. Обыденность. Рутина. А жить надо дома, потому что дома лучше. Во всех возможных смыслах, кроме климата. Такой вот парадокс…
Очкарик смотрел на Легата с сочувствием. Или показалось?
– Что-то я не то сморозил? – полюбопытствовал Легат.
– Отчего же? Все то. Хотелось бы знать повод для такого страстного спича…
– Повод прост, как валенок. Насколько я знаю, сегодня или завтра этот спектакль будет запрещен. Безобидный мальчишеский – по накалу, по энергетике! – спектакль. Никакой крамолы я не увидел и не услышал. Ну, закроют его. Рядовой случай. Но Там, за бугром, начнется привычный вой. Кто виноват? Система. И Очкарик, как ее воплощение в жизнь. Из говна слепят сенсацию. Вам это надо?.. А спектакль сам умрет потихоньку – он не на века, он на момент…
Очкарик слушал внимательно, автоматически кивал, а глядел не на Легата, а куда-то в окно. Легат знал этот прием, сам им пользовался, но нечасто, потому что считал его очень явным.
– Чай будете? – вдруг спросил Очкарик, отрываясь от окна.
– Не откажусь.
Очкарик наполнил чашки из чайника, обвел рукой стол, где на льняной скатерке имели место мед, варенье, сушки, сахар в сахарнице.
