Солнце только начало скатываться к закату, вокруг детского универмага было людно – лето все-таки, пора отпусков и детских каникул, Железный Человек как всегда одиноко стоял посреди площади и бдел. Работа у него такая. Бдит и бдеть он будет ровно тридцать лет и три года – с пятьдесят восьмого до девяносто первого…
Кстати, о бдительности. Интересно, сняли слежку или Очкарик выдает желаемое за действительное?
Проверим перед отбытием…
Легат еще раз огляделся, никого подозрительного не узрел, мухой поймал такси и назвал адрес:
– К Панораме на проспекте Одноглазого.
Так ласково и кратко называли в Столице Фельдмаршала.
Таксист, конечно, тоже мог быть конторским наймитом, так и пусть везет Легата посмотреть очередной шедевр художника-панорамиста, автора разных панорам в разных городах.
Доехали. Расплатился. И пошел смотреть панораму, которую, к своему стыду, ни разу в жизни не видел. Хоть и почти всю жизнь прожил практически рядом.
Купил билет, потолкался в толпе экскурсантов, посмотрел действительно гигантский труд художника, поискал окрест себя подозрительных типов. Подозрительные были, но все они мало походили на службистов из Конторы. Уж больно много колорита! Идущий по следу должен быть невидимым и неслышимым. А тут хоть и в тишине искусство наблюдали, но – зуб Легат давал! – одни иногородние.
И все же ненароком выбрался из толпы, и все же отстал от нее, и все же сам в одиночку походил- посмотрел всякие детали воистину великанской работы, шагом-шагом отвалил к выходу и один покинул Панораму. Никто следом не вышел.
Легат постоял, подождал, потом быстро обошел здание Панорамы справа, перебежал улицу по подземному переходу и нырнул во двор дома номер четыре по проезду имени Фельдмаршала. А оттуда дворами дошел до моста кольцевой железной дороги, спустился к Реке и по берегу добрался, наконец, до дома Гумбольдта.
Было стыдновато: чего это он на старости лет в сыщика решил поиграть? Негоже. Тем более что все равно никакой слежки не заметил. Даже если она и была…
Вошел во двор родной школы – пусто было. Лето. Дернул входную дверь – открылась. В полном безлюдии походил по фойе первого этажа, где на стенах висели прямоугольники выпускных фотографий. Свет вполнакала горел, присутствия людей не ощущалось. Легат быстро нашел выпуск своего года и себя – с ежиком. Вид, надо сказать, не очень…
– А ты кто? – услышал вдруг и аж вздрогнул. Буквально.
Сзади стояла явная ночная сторожиха, не успевшая запереть входную дверь.
– У меня сын в этом году ученье завершил. Шел мимо, дай, думаю – на выпускную фотку гляну…
– Так каждому же давали! – удивилась сторожиха. – И сыну твоему тоже.
– Так разведенный я, – врал Легат. – А жена опять замуж вышла. Я фотки не видел. Вот и хотел взглянуть.
– Ну, гляди, – смилостивилась сторожиха. – Только быстро. Пять минут тебе. Закрывать должна… – и пошлепала растоптанными войлочными тапками по кафелю пола.
Легат на всякий случай нашел фотографии последнего выпуска, себя нашел – с дурацким ежиком на башке, волосы жесткими были, никакая толковая прическа не получалась. С возрастом, однако, помягчели, поседели и поредели…
Посмотрел. Умиления не испытал. И пошел прочь.
Со сторожихой попрощался вежливо.
Вышел на крыльцо: темнело уже. И никаких топтунов окрест видно не было.
А все ж пока шел к подъезду Гумбольдта, оглядывался. Ну, шли люди. Ну, дети бегали. Ну, пара мамаш коляски с новорожденными толкали. Ну, милиционер бодрым строевым шагом прошел по двору и скрылся в подъезде. В другом.
Тихо нынче во дворе было. Тихо и безлюдно.
Легат открыл дверь и вошел в подъезд. Доехал на лифте до нужного этажа, до искомой двери, и позвонил. Открыли сразу.
Гумбольдт-старший стоял на пороге и молча смотрел на Легата.
– Один? – спросил Легат.
– Один, – ответил Гумбольдт.
Такое ощущение, что он не удивился нежданному гостю.
– Я коротко. За тобой и за младшим до сего дня следили… – Он почему-то говорил шепотом, приблизив лицо к лицу. – Мне Очкарик сказал.
– Я знаю, – спокойно и в полный голос ответил Гумбольдт.
– Они снимут охрану. Очкарик подтвердил, я ему верю, меня он ни разу не обманул. Да, судя по всему, уже сняли. Я прогулялся по двору: никого не было. Вообще никого…
– Ты у нас, оказывается, сыщик? Надо ж как Контора человека ломает!.. Ну, сняли, – чуть усмехнулся Гумбольдт. – Или не сняли. Какая разница! Это ж Контора. Я у них – меченый. И безо всякой слежки – враг.
– А это не паранойя, а, Гумбольдт? Как с нею жить станешь?
– А мы с нею – шерочка с машерочкой, с паранойей любимой. Она для меня, как в песне из кино: на лицо ужасная, добрая внутри. Хорошее кино. Смотрел?
– Сто раз, – сказал Легат. – Не понимаю я тебя. Хоть умри – не понимаю.
– Не умру и не собираюсь, – улыбнулся Гумбольдт. – И тебе не рекомендую. Спасибо за предупреждение, конечно, но я не боюсь слежки. Ни я, ни Джуниор не лелеем вершить революцию, взрывать мосты, брать заложников. Пусть пасут. Я же тебе сказал: я здесь, потому что хочу уберечь Джуниора от моих ошибок.
– Все-таки ошибок?
– Конечно. Ничего же толкового у меня самого не получилось. Значит, все делалось ошибочно.
– А теперь, значит, все будет делаться правильно?
– Теперь ничего делаться не будет. Я не хочу дважды входить в одну воду. Джуниор меня понимает. Надеюсь, и дальше будет понимать. По-любому вода будет совсем другой.
– А если нет?
– Не надо меня пугать, Легат. Я очень толково пуганый. Я сказал: ничего не будет. Ничего и не будет. Удовлетворен?
– Я теперь стану приходить сюда много реже. Максимум раз в две недели. Или еще реже.
– А кто ж информацию-то будет носить?
– Есть человек. Просто курьер.
– Сдался, выходит?
– Ты обо мне? Да ради бога! Сдался. Сломался. Испекся… Я не занимаюсь бесперспективными проектами, у меня и на жизнь не так уж много времени осталось. И есть хорошее дело, которое мне нравится. Впрочем, ты знаешь…
– Знаю, – сказал Гумбольдт. – Увидишь Осу – поцелуй ее за меня.
– Ты серьезно? Ты что, навсегда здесь?
– А где мне быть?
– Ну, забери, наконец, Джуниора в наше время. Он быстро пообвыкнет.
– Я подумаю, – сказал Гумбольдт. – Хотя вряд ли что-то надумаю. Джуниор здесь – дома. И ему надо вырасти, постареть малость и стать Гумбольдтом. Нормальным хорошим человеком. И чтоб жена… Иди, Легат. Спасибо за волнение. Редкое свойство – уметь волноваться о чужом человеке.
– А как я узнаю, что ты надумал?
– Никак. Живи спокойно, Легат. У тебя тоже сын есть…
– У меня – сын, да, а у тебя?
– У меня Джуниор. Дай бог, повезет, так ты с ним там, в Завтра, может, и встретишься. Не со мной. С ним. Да хоть завтра и встретишься, извини за дурацкий каламбур. Я невольно…
– А почему ты его там не нашел? Не встретился?
