– Милости просим… Ой, да зачем вы столько принесли!.. И торт!.. А Джуниор как раз за тортом помчался, сейчас придет.
– Будет два, – сказал галантный Легат. – Не съедим, так понадкусываем… А еще вот вино. Хорошее, я разбираюсь…
– Проходите, проходите… Меня зовут Ассоль. Я знаю, что имя обязывает, но, честно слово, когда мы с Джуниором познакомились, я была вполне достойной Ассолью. А сейчас я пожилая Ассоль, обремененная детьми, взрослыми уже, правда, а еще мужем, а еще домом, а еще работой: я доцент кафедры отечественной литературы в Университете. А вы Легат. Я много слышала, Джуниор давно вас упоминает, а почему только сейчас встретились – не объяснил. Я всегда спрашивала: ну, найди ты его, если хочешь, справочная служба для чего существует… А он: нет, время не пришло… Да какое время? Куда оно должно прийти?.. А он говорил всегда: рано искать, он меня еще не знает. А вчера сказал: пора. И позвонил. И вот вы сразу здесь…
Она говорила беспрерывно, без остановок, одновременно наливая в вазу воду, умащивая туда букет, водружая вазу на середину накрытого стола, расставляя бутылки, пряча торт в холодильник…
Легат, как ввели его в комнату, так и остался стоять. А она летала туда-сюда, что-то носила и говорила, говорила…
И Легат печально подумал: как Джуниор с ней живет? Она же слова вставить не дает! Ей даже собеседник не нужен, бедные ее студенты!.. И еще подумал: они двое, наверно, бешено любят друг друга, не могут друг без друга, она – Ассоль, а он – капитан Грей, и где-то в кладовке или на антресолях свернутые в рулон, запыленные, давным-давно не вынимаемые хранятся их алые паруса.
Или это – перебор романтики?..
Но что за жизнь случилась у Гумбольдта-дубль? Или все-таки у Гумбольдта-один? Жуткая путаница!.. Тот, первый, наверняка давно умер в своей второй, с середины начатой жизни, где-нибудь в восьмидесятых – девяностых по банальной причине – от старости и болезней, нажитых в местах заключения, умер, сработав Джуниора по собственному лекалу.
Как примерно было?
Гумбольдт-один дожил здесь до две тысячи седьмого года, а потом ушел в прошлое, вернулся, ушел, вернулся, ушел и, наконец, остался там. А вместо него вырос и уже малость состарился Джуниор. Он же Гумбольдт-два. Де-юре. А дефакто все-таки – Джуниор. И выходит, что они оба до две тысячи седьмого существовали рядом. И не знали друг о друге ничего. Так?
Бред полный, «бабочка» уж и трепыхаться устала, а «эффект» ее множится, вопреки неверию Легата!
Впрочем, можно спросить: знал ли Джуниор, что его воспитатель живет в Столице и, не исключено, что они ходят по одним улицам, заходят в одни магазины?
Или никакого младшего не было, пока здесь жил старший.
А как старший ушел в прошлое, так младший и появился…
Как-то очень заковыристо и в башке скверно укладывается. Одно дело – писать фантастику, другое – жить с ней. Второе – не так уж и по силам.
А спросить-то можно. Только смысл какой?..
– Да вы садитесь, – сказала Ассоль, в очередной раз влетая в комнату и садясь за стол. – Я больше не бегаю. Я сижу, как привязанная. И давайте выпьем вина, пока Джуниор не пришел, и скажем ему, что мы его не дождались.
– Может, дождемся? – Легат вставил короткую реплику в этот поток сознания, однако параллельно откупоривая бутылку красного мушкетерского и разливая вино по бокалам.
– Ага, – сказал голос из прихожей, и входная дверь хлопнула. – Меня еще нет, а они уже – вовсю!
И в комнату вошел Джуниор. Или Гумбольдт. Внешне – один и тот же человек, которого Легат неплохо знал. И все же, коли говорить о первом впечатлении от встречи, то больше всего, пожалуй, он походил на Гумбольдта, который назвался Рабом и с кем Легат впервые встретился на Главной площади.
Иными словами, на того, с которого все и началось.
– Привет, – воскликнул Гумбольдт.
Точнее, Джуниор.
Обнял Легата, как принято было нынче у мужиков, потерся щекой о щеку, похлопал ладонью по спине. Странноватый ритуал этот Легат не понимал и не принимал и всегда старался ограничиться крепким мужским рукопожатием. Удавалось не всегда. Некоторые особо рьяные еще поцеловаться норовили. Резонная сексуальная ориентация Легата сопротивлялась, но иногда сдавалась. Казенное касание щеки щекой. Не более. Если уж иначе – никак.
Сейчас был именно тот случай: иначе никак.
Джуниор, похоже, терпеливо ждал этого дня, который несложно высчитал еще тогда, сорок лет назад, обиженно и удивленно прощаясь с Легатом в родной квартире, держа в руках сковородку – Легат уж и не помнил с чем! – и наверняка задав по уходу гостя вопрос старшему: а чего это он?..
Или другой, но подобный, на который ответа не требуется.
Легат в принципе тоже рад был увидеть постаревшего… кого?.. ну, скажем, подельника. Выбравшись из объятий и вернувшись к начатому делу, то есть к розливу красного вина, он следил за Джуниором, который оказался куда живее и непоседливее Гумбольдта, хотя и тот и другой реально были одним человеком. Одним да не одним! Тот, который Гумбольдт и Раб, был тоже излишне экспрессивным как в словах, так и в движениях, но фон той экспрессии ощущался излишне негативным. Экспрессивность от горя, злости, ненависти, обиды… от чего еще? А у Джуниора экспрессивность тоже шла от переизбытка эмоций, но – легко чувствовалось! – положительных.
А ведь и тот и другой – один человек. Но волею судьбы проживший две жизни. Судя по всему – разные жизни.
– Вы совсем не изменились, – сделал открытие Джуниор. И тут же исправился: – Ну не дурак ли я? Мы же виделись пару дней назад! Представь, Ассоль, мы с этим человеком виделись два дня назад – для него два, а для меня сорок лет! – но он был он, вот такой же точно, а я – мальчишка семнадцати лет. Я все это, как сейчас, помню… – Цапнул бокал с вином: – За это надо выпить! – Все трое чокнулись, холодно звякнуло стекло, Легат чуть пригубил вина… А Джуниора опять понесло: – Я же тебе сто раз рассказывал, Ассоль, как мы встретились… ну, буквально здесь, в этой комнате… я сковороду тащил… А они с Гумбольдтом о чем-то долго спорили и, похоже, поссорились или не поняли друг друга… и Легат ушел, а я стою со сковородкой, как поц, а там картошка нажаренная, а Гумбольдт говорит: ничего, мол, сами съедим, а я ему: а что ж человек-то?.. ведь он обиженный ушел, а он, я сразу увидел, хороший человек, зачем же ты так?.. а Гумбольдт и сказал: все путем будет, не переживай, а встреться с ним ровно через сорок лет, вот поедим картошки и сядем-посчитаем, какой день случится через сорок лет. Мы и посчитали, и получился ровно этот день. А я уже давно номер вашего телефона узнал и запомнил, я вообще цифры легко запоминаю, а сегодня и позвонил… И вы здесь!.. – И уже спокойно и серьезно: – Вот за это и выпьем: за встречу через сорок лет, за встречу, которую я сорок лет ждал!
И тут уж Легат выпил бокал до дна, потому что очумелый болтушка Джуниор был абсолютно искренним в своем не очень гладком, но очень внятном тосте. Легат умел чувствовать как искренность, так и неправду.
И тут встряла Ассоль:
– Предания и рыдания закончили. Сели за стол. И – спокойствие, рассудительность, тонкий юмор и легкие воспоминания в меру. Пока мы с Легатом тебя, дорогой, ждали, я уж изо всех сил тобой поработала. Легат сочтет, что мы оба – эксцентричные идиоты, а это не так.
– А как? – к месту спросил Легат, поскольку переход к нормальной беседе был официально акцептован хозяйкой дома. То, что Хозяйкой – без вариантов! – Давайте будем считать, что я – ваш дальний родственник, который был… где?.. ну, скажем открывал новые миры, а теперь, через сорок лет вернулся и очень хочет поподробнее узнать, что происходило за время его отсутствия. Идет?
– Ага! – сказал Джуниор по-прежнему восторженно, но заметно тише и спокойнее. Жена здесь была головой, это и ежу ясно. – Типа sailor is the home, home from the sea and the hunter home from the hills… – И тут же перевел на всякий случай: – Моряк вернулся домой, домой вернулся он с моря, и охотник вернулся с холмов… Спрашивайте, сэр!
