Вылез из машины у служебного входа, показал охраннику вездеходное удостоверение Службы, прошел по коридору, где еще носились опрометью люди, обслуживающие то ли Осу, то ли концерт, то ли закулисье дворца. Это абсолютно броуновское движение подсказывало, что концерт не окончен.
Рано приехал, недовольно подумал Легат. Он не любил ждать.
Поймал какую-то заполошную девицу с концертным платьем через плечо, спросил:
– Когда конец-то?
– Последняя песня. – Девица была лаконична. Ответила и умчалась.
Легат толкнул рукой полуприкрытую дверь, вошел и очутился на сцене. В самой глубине ее. Даже не у задника, а где-то за ним и сбоку. Но отсюда отлично было видно Осу, которая смотрела куда-то вбок, что-то ждала… Оказалась, что музыку.
Как говорится, музон пошел, и Оса запела.
Легат, если честно, никогда до сей поры Осу поющую не слышал. Говорящую разные умные слова – это было не раз, а вот поющую, что являлось ее профессией, хобби или необходимостью, любовью или проклятием – не Легату знать и судить! – такую Осу Легат слушал впервые. И все потому, что он в принципе не любил современной эстрады, за глаза считал ее чем-то третьего сорта, выключал телеящик, когда там возникала какая-то очередная «Мануфактура звезд».
А что был у Осы на юбилее, так чего ж не соврать? Доброе слово и кошке приятно.
Он – чиновник. Ему надо славно уметь разбираться в людях и проблемах, связанных с людьми, а знать качество продукта, который их кормит…
Пардон, Легат отоваривается в других местах.
Может, поэтому песня так странно и мощно шарахнула его по мозгам? От неожиданности?.. И песня-то, если честно, не шедевр, а так… Ну, не без боли, что, оказывается, бывает на песенном торжище. Или эта нежданная боль захватила его, ни сном ни духом не ожидавшего всего того, что с ним происходило в последние недели?
Из-за Осы, кстати…
А она пела, и голос у нее оказался сильным и красивым.
«Сыщите слова о том, что любовь – жива, – пела Оса. – О том, что она живет, разумности вопреки… Найдите такие доходчивые слова… чтоб поняли равно – дети и старики…»
Показалось Легату, что он уже слышал эти слова и эту мелодию. Показалось Легату, что он сам все сочинил. И смутное «показалось» показалось здравому Легату первым симптомом сумасшествия, которое неизлечимо.
Значит, этого просто быть не может!
А Оса пела:
«Доройтесь до сути, разройте ее до дна!.. Найдите под этой сутью иную суть… которая в мир ворвется, чтоб всяк узнал… что только два человека по жизни ее несут!..»
А может, он и вправду написал это? Нет, не музыку, конечно, потому что все слоны Родины давно прошлись по его ушам! Но слова… Может, он написал их кому-то на день рождения или на свадьбу? Может, может. Зная его любовь и некое умение версифицировать то и дело, все друзья, подруги, знакомые, чего-то справлявшие регулярно, всегда ждали от него – кроме подарка, естественно! – некий бонус в виде стихотворения «по случаю».
Есть, как Легата жизнь обучила, такой жанр в литературе: стихотворение «по случаю»…
Да все может быть, но эти стихи он знает! К гадалке не ходи!
«Что только двум человекам в мире она дана… от дьявола или Бога – не наш резон!.. И нету осени, лета, зимы – лишь одна весна… один сезон, Ваша Милость, – каков сезон!..»
Сукой быть, его слова! «Ваша Милость» – это его любимое обращение к женщинам вообще и к жене в частности!.. Но когда он это написал?..
«И нет ни злобы, ни горечи, ни тоски… а слезы и ссоры – давно забытый пустяк!.. И жить нам долго и ладно – до той доски… за коей нам, Ваша Милость, грехи простят…»
Проигрыш с фонограммы – отлично сработанной, кстати! – и повтор последнего куплета. Или все-таки строфы?
Все-таки строфы, решил Легат. Он практически вспомнил, когда он написал этот текст. Года полтора назад, и текст наверняка есть в его домашнем компе в папке «Версификации». Она, конечно, разбухла за минувшие годы – с тех внезапных пор, когда он подсел на… как бы помягче… на стихосложение или версифицирование, что, по уверению толковых словарей, одно и то же. Но Легат считал, что понятие «стихи» обязывает. Стихи – это высокий полет, не подвластный разуму, а версификации – тяжелое научное слово, смысл которого не знает каждый второй житель Страны. А может, и каждый первый…
Ладно, опознал, оценил, но два вопроса остались. Хотя связанные друг с другом. Первый: кому он их подарил? Второй: каким образом Оса их заполучила? Или больше подходит жаргонное: надыбала, поскольку имеет место явное нарушение авторских прав. Прав – в смысле: кому подарил, тот и храни, а на сторону не отдавай. Но если начать возбухать, то и в другом прав – в смысле отчислений автору текста гонорара за каждое исполнение…
Последнее – не считать. Так, автоматически в голову пришло. Профессия…
А два вышеназванных вопроса он задаст Осе.
Он оторвался от кулисы и пошел за сцену. И сразу карта правильная легла: наткнулся на бегущую куда- то директрису Осы, которую смутно помнил, по каким-то никому не нужным совещаниям. Помнить-то помнил, но не помнил, что она – директриса, а почтенная дама мгновенно узнала Начальника, резко затормозила – куда спешила-то? – и тоже запела:
– Ой, господин Легат, вы на концерте были? А почему ж ваша помощница не позвонила заранее? Где вы сидели? Неужели по билету?..
– Я мимоходом по делу, – прервал поток слов Легат. – Где Оса?
– Она только прошла в гримерку. Я сейчас добегу, обрадую, что вы здесь, только не уходите, я сейчас… – и уже рванула, но – назад.
– Стоп! – тихо, но внятно сказал Легат. – Я. Жду. Ее. В баре за сценой. Больше никому ни слова. Ясно?
– Ясно, – подтвердила директриса и понеслась в гримерку.
А Легат прошел в бар, где отоваривались артисты и их персонал, заказал рюмку говенного коньяка – понту, блин, в этом «Спортивном» на миллион, а коньяк отечественный, не отравиться бы и не помереть! Не семидесятые ж годы, когда коньяк из чего ни попадя не гнали… Бокал, что забавно, был правильный – коньячный. Сел за столик, пригубил ужаса – а что? – и ужас пить можно… – и стал терпеливо ждать.
Помимо рассказа о встречах с Гумбольдтом – всего две их было в той Столице? – имелся дополнительный вопрос к Осе о тексте песни. Точнее – о стихах Легата: он уже уверен был в своем авторстве на все сто.
Оса появилась, когда он домучил коньяк.
Она была красивой, элегантной, усталой, но ничуть явлению Легата не удивленной. Села напротив, подбородок рукой подперла, уставилась на пришлеца черными глазами, спросила:
– И что?
– Мы здесь будем говорить? – полюбопытствовал Легат.
– Нет, конечно. Вы меня куда-нибудь отвезете и покормите. Я с утра ничего не ела.
– То-то и оно, – удовлетворенно согласился Легат. – Поехали, если вы готовы.
И поехали они на его казенном авто в тихий и почти всегда полупустой ресторан «Побережье», расположенный у набережной Реки у моста – неподалеку от Южного вокзала. Кухня там была хорошей и не без фантазии, Легата знали и относились с пиететом, девочка играла на арфе негромко и нечасто, тихому конфиденциальному разговору ничего не мешало.
Начали с устриц, поскольку месяц для них был подходящий – буква «р» в названии месяца отсутствовала, да и Оса захотела. Легат устриц не любил, потому что едой не считал. Еда – это когда жуют и ощущают вкус, а не только послевкусие. А устрица – раз! – и в желудке. И послевкусие неясное и зыбкое. Но кобениться Легат не стал. Не жрать сюда пришел.
Вино сомелье предложил на выбор, зная вкус и пристрастия Легата. Легат решил гулять и выбрал едва ли не лучшую марку вина, изготовленного в Центральной части Страны Сапога, да еще и урожая девяносто
