Он не судоходный и не воняет гнилью. Проточный все же. Из Реки в Реку.
Ладно, нам-то какое дело до здешних строительных прыжков и ужимок? У нас иные заботы…
Сел в ожидающую машину и отбыл в Контору.
Все-таки чуть-чуть опоздал. Когда входил в приемную Очкарика, часы на стене над дежурным офицером показывали четыре минуты одиннадцатого. По большому счету – джентльменское опоздание…
На сей раз Очкарик встречал Легата вообще у дверей. Респект невероятный!
– Рад вас видеть, – сказал Очкарик.
И по каким-то десятеричным признакам Легат почувствовал, что это – не просто дежурная фраза, а и впрямь радость от появления человека, который, скажем осторожно, ничего плохого против хозяина не задумывал и тем более не делал. А доброму человеку везде рады.
И Легат – вот ведь странность человеческой приязни! – тоже рад был видеть Очкарика. О чем и сказал.
Сели за маленький столик на знакомые кожаные кресла, помощник – чутье у него собачье! – в тот же момент поднос внес, а на том – обычный набор: чайник заварной большой, чашки, вазочки с вареньем, медом, конфетами, бутылка коньяка о пяти звездах и рюмки.
– Я тоже рад вас видеть, – сказал Легат правду. – Не буду врать, что соскучился, но как-то не хватает мне наших разговоров. Не тех, что о деле, а иных.
– Наверно, вы правы… – Очкарик неожиданно коротко хохотнул: – Именно, что не о деле. О деле у меня и без вас – даже не вагон, а состав ежедневно. А просто поболтать… Ну, есть Мужик, но он занятой, я занятой, видимся раз в год по обещанью… С женой… Тоже все больше о сущном, а не о вечном. А вы приходили часто, я чуть было не привык.
– И слава богу, что не привыкли. Любая привычка – рутинна. Радует редкое… Как вам новый связник? Или курьер.
– Наверно, нормально. Я его не видел ни разу. Он с кем-то из подчиненных Стратега напрямую работает. Стратег, кстати, не жаловался.
Он сам разлил чай по чашкам, а коньяк – по рюмкам.
Спросил:
– По глоточку?
– Разве что по глоточку.
Чокнулись. Выпили по полной. Рюмки как раз на глоток оказались.
– Если все в порядке, зачем я понадобился? – спросил Легат.
Очкарик молчал. Посмотрел в окно. Посмотрел на портрет Бровастого над креслом у письменного стола. Посмотрел на Легата. На нем и задержал взгляд.
Сказал:
– Я тут подумал… Долго и не раз… А зачем нам с вами эта переписка, эти подробные информационные документы с вашей стороны, эти рекомендации – что надо бы сделать и что не стоит делать?.. Зачем? – и в упор, глаза в глаза посмотрел на Легата сквозь очки.
– Не знаю, – честно сказал Легат.
Сейчас он имел право сказать так, потому что у него был пример двух Гумбольдтов. Первого – который хотел, чтоб младший делал все по отработанной старшим схеме, исключая, разумеется, негатив, имевший место в судьбе старшего. И второго, самого Джуниора – который хотел прожить совершенно иную жизнь, ни в чем не похожую на жизнь, так сказать, первопроходца. И уж тем более он не хотел повторить судьбу старшего Гумбольдта: попасть за колючую проволоку, сломать себе всю дальнейшую жизнь, потому что диссидент, да еще и отсидевший, по определению был парией в обществе. А выпустить в эмиграцию – хрен бы его кто выпустил. Гумбольдт-то из Страны – ни ногой…
И у кого жизнь лучше получилась?
На первый взгляд – у Джуниора – лучше. Что хотел, то и сотворил. И счастлив до колик. И дом – чаша полная. И жена – хозяйка и радость. Но вот хотелось бы знать… Легат еще тогда, в гостях у семейной пары, такой вопрос родил, но не выпустил на волю… почему у них нет детей? И не надо никаких толковых объяснений! Бесплодность там. Или болезнь. Или занятость ужасная. Или еще сто убедительнейших причин… Но нет детишек и – точка! Нет продолжения рода Гумбольдта.
И у Осы, кстати, нет…
Выходит, вопрос Очкарика очень к месту пришелся – с учетом той информации, что собрал за последние дни Легат. Нужны ли Очкарику постоянные подсказки из будущего?..
Легат ответил: не знаю.
А ведь знал!
И поскольку молчание в кабинете чересчур затянулось, он сам сказал:
– А если честно, то не нужны. Ни переписка, ни документы, ни рекомендации. Во-первых, историю не исправишь, не изменишь, не сломаешь и еще тысяча «не» – это мое глубокое убеждение. Все будет, как должно быть. Как Всевышним… если он есть… предопределено. Или не Всевышним. А личной судьбой, например. Она в каждом из нас при рождении уже заложена. В каких-нибудь генах, хромосомах, в чем там еще… не специалист я ни в религии, ни в науках! И знаете ли вы свое будущее, не знаете ли – оно все равно будет таким, каким будет.
Очкарик очнулся от задумчивости.
– А если я должен по судьбе ногу или руку сломать… ну, яма там будет, где я гуляю, или коряга какая- нибудь… а вы меня предупредите? Изменение судьбы?
Смешновато было: он уже принял решение, получил, хоть и не впрямую, подтверждение от Легата, которому хотел именно об этом поведать, и все же пытает его: а что, если?.. И вопрос-то не глобальный, а примитивно конкретный. Личный. Слаб человек…
– Изменение? Вряд ли. Ну, сломали вы ногу, ну, отлежались, встали, пошли, забыли о переломе… О какой судьбе речь? Хотите политический анекдот?
– Давайте.
– Только – чур, без оргвыводов! Учительница спрашивает первоклашек: кто ответит, что такое катастрофа? Мальчик тянет руку. Катастрофа, говорит, это когда козочка переходит речку по мостику, поскальзывается, падает в воду и тонет. Нет, говорит учительница, это всего лишь беда. А катастрофа, дети… слушайте, вы меня не посадите за вражескую пропаганду?..
– Что ж вы такой робкий?.. Не посажу.
– А катастрофа, дети, говорила училка, это когда летит самолет с членами Полибюро и вдруг моторы отказывают, самолет падает и все члены Политбюро страшно погибают. Поняли? Повтори, мальчик. Мальчик повторяет: летит самолет, в нем – члены Политбюро, самолет падает, члены Политбюро гибнут – это катастрофа. Но это не беда! А беда – когда козочка идет по мостику…
Очкарик, не дослушав, начал смеяться. Смеялся долго и навзрыд, даже носовой платок использовал по назначению.
– Остроумно, – сказал, отсмеявшись. – Вы по-прежнему свободны… А к чему анекдот-то?
– А к тому, что судьба – это понятие одного масштаба, а случай – совсем иного.
– Но случай может изменить судьбу.
– Как?
– Ну, например, я бы встретил не свою жену, а другую женщину и полюбил бы ее, и жил бы с ней по сей день…
– Плохой пример. Во-первых, вы и не подозревали бы, что встретили не ту женщину. Во-вторых, это вряд ли помешало бы вам выстроить судьбу или биографию, которую вы выстроили благодаря себе самому, а не вашей половинке… И потом, сообщив мне о своем нежелании получать от нашей Конторы информацию и, тем более, рекомендации, вы подтвердили вечную истину о предначертанности судьбы. Детали – да, могут варьироваться. Главная линия – нет. Она предначертана! Слово-то, послушайте, как звучит! Как рок… Кстати, синоним слова «судьба»… Впрочем, каждый волен изменить судьбу. Вроде бы – сам!
– Давайте вернемся к моему предложению, – сказал Очкарик. – Ваша Контора как к этому отнесется?
– Закрыть проект? Так формулируем?
– Именно так.
