– Не знаю, – соврал Легат. – Я ж не конторский, я ж в этом деле – случайно… Ну, отказались и отказались. Ну, пришел курьер, а ваш Стратег документы у него не взял. Или взял и порвал, когда тот ушел. Или не порвал, а спрятал, как компромат против вас. Как он вообще – Стратег?
– Вообще неплох, – усмехнулся Очкарик. – Но ваши предположения…
– А что мои предположения! Я ж изначально писатель. Я ж вам про всех знакомых мне ваших подчиненных могу предположить столько, что вам их не увольнять, а расстреливать придется. Так что не верьте в гипотезы. Верьте фактам. А факты знаете вы, а не я. И не моя Контора. Им легко оттуда советовать. А вам, как я понимаю, ответ держать придется перед… – не сказал, перед кем, но многозначительно поднял указательный палец вверх. Типа они – там. Может, члены Всевышнего Бюро. А может, и сам Всевышний.
– Значит, прекращаем отношения?.. – элегически задумчиво спросил Очкарик.
Как-то это на него похоже не было.
– В некотором смысле, – ответил Легат. – Чтоб не сказать – в прямом. Я был бы рад время от времени навещать вас. Хотя как? Я появился, а вы, допустим, в зарубежной командировке. Так что, как ни грустно, придется свернуть дружбу.
– Ваша Контора того же мнения?
– Увы! Или не увы, кто знает… – не захотел говорить правду.
Почему не захотел – не ведал.
– Думаю, что ваш куратор, Полковник знает.
Интересное заявление! Откуда взялся подтекст?
– Отчего вы так думаете?
– Он – очень прямой человек. – Очкарик ушел от прямого ответа. – Конторской выделки, это, поверьте, комплимент. Только сдается мне, что полковник он – по званию, а вот по должности…
– Замнач управления, вот и вся должность, – забеспокоился Легат. – Умный он просто…
– Это есть… – подтвердил Очкарик и сменил тему. Сказал нежданно: – Хотелось бы, чтоб память осталась…
– А это от нас с вами зависит. Я вообще-то человек памятливый.
– Я тоже, – сказал Очкарик.
– А знаете что, – вдруг оживился Легат. – У вас есть ваша фотография?
– Есть, конечно. У помощника. А зачем вам?
– А на память. Вы мне ее надпишете, дату сегодняшнюю поставите, я ее у себя в кабинете в Службе в рамочке на стенку повешу – все обзавидуются.
– Все будут думать, что вы зачем-то добыли мою фотографию и подделали подпись. Кто поверит, что я вам, семнадцатилетнему, надписал снимок?
– А допустим, что вы посетили мою школу, а я, как спортсмен и отличник, вас приветствовал написанным школьным директором спичем. Пойдет?
– Пойдет, – засмеялся Очкарик… Встал, подошел к рабочему столу, снял трубку связи с приемной: – Принесите мне мою фотографию. Только получше и побольше.
Фотки, видимо, лежали не в долгом ящике, потому что помощник появился буквально через минуту и в вытянутой руке держал две черно-белых портретных фотографии размером восемнадцать на двадцать четыре. Как и положено.
– Спасибо, свободны, – сказал Очкарик, забирая фотки и протягивая из Легату: – Какую надписывать?
В принципе никакой разницы не было.
– Эту, – ткнул пальцем Легат.
Очкарик вернулся к столу, сел за него, взял черную перьевую ручку и что-то написал. Символически помахал карточкой, чтоб, значит, чернила быстрее просохли, понес подарок Легату.
– Вот.
– Спасибо, – ответил на «вот» Легат. – У меня в тоннеле у ворот сумка, я карточку в трубочку сверну, спрячу и не сомну. А в Столице – в рамку и на стену. Легенду вы знаете… – Он встал, потому что Очкарик продолжал стоять. Видимо, аудиенция закончилась. – Что мне сказать в нашей Конторе?
– Скажите, что я благодарен за долгую и бескорыстную помощь. Скажите, что я и мои сотрудники считают, что наши отношения стали хорошей школой и для нас и, не исключаю, для ваших специалистов. Скажите, что в дальнейшем… да с нынешнего дня!.. мы будет работать сами. А что получится, ваши люди уже давно знают. Полагаю, то и получится. Ничего изменять мы не будем… – повторил жестко и по слогам: – Не будем!
– Я понял. Скажу все и от себя кое-чего добавлю. Пусть послушают. А услышат или нет – это уж не мое… Действительно рад был общению. И спасибо за тех, с кем вы меня познакомили.
– Эти знакомства вам как-то были полезны?
– Буквально – никак. Да и в чем? Я же, как говорится, не местный. Да и не ждал я никакой пользы. Но зато понял что-то, что не понимал раньше.
– Что именно? – поинтересовался Очкарик.
А Легат вежливо отшил его:
– Извините, но это – личное. Спасибо вам и – прощайте.
Намеренно употребил это окончательное и бесповоротное «прощайте».
И Очкарик не спорил:
– И вам спасибо. Прощайте.
Легат пошел к двери и вдруг вспомнил. Может, и зря вспомнил… Притормозил, обернулся: Очкарик как стоял, так и стоял. Смотрел вслед.
– Вы сказали, что не будете ничего изменять. У меня нет ни одной причины для несогласия с вашей позицией. По-любому – логично… Но уж простите за не всегда наказуемую инициативу. Вспомнился один факт. Не специально. Я скажу?
– Я не вправе заставить вас молчать. Говорите, конечно.
– Мы начинаем путь в ваше время от места, где три года назад открылась гостиница «Страна». Ход в тоннель начинается в ее подвалах… Кстати, увы, но ее снесли недавно. Опять хотят построить новодельный Старый Центр. Есть у нашего Головы большая любовь сносить и строить… Но я о другом. Просто к сведению. Как хотите, так и используйте… Двадцать пятого февраля семьдесят седьмого года около половины десятого вечера в «Стране» случится самый большой в послевоенной истории Столицы пожар. Погибнут сорок два человека. Будет много раненых. Более сотни номеров гостиницы выгорит. Причины пожара так толком и не обнаружат… Мы с вами прежде все больше о политике, о взаимоотношениях внутри и вне. А это – про людей. Просто – к сведению… И еще раз спасибо! И прощайте…
И ушел, не дожидаясь какой-либо реакции на свои слова.
А Очкарик никак и не отреагировал на сказанное. Слушал, кивал головой. К сведению и принял…
Машина Легата ждала, к причалу прибыли мухой.
Харон уж извертелся прямо.
Легат загрузился в катер, и они погнали к причалу.
– Я узнал, зачем эти штуки, – перекрикивая мотор, начал пытливый Харон. – Тут прораб знакомый. Он рассказал. Видели щиты на набережной? Сборные. Их соберут и наглухо закроют тоннель. С двух сторон. А потом эти дуры откачают из тоннеля воду. А потом тоннель засыплют землей или щебнем, а входы зальют бетоном. Навсегда. И вы больше к нам не попадете. Ку-ку! Не будет больше хода между нами… Говорят, решение самого Очкарика. И план работ он утверждал… – Харон развернул катер и причалился, но движок, как обычно, не глушил. – Так что прощайте и не обижайтесь, если что не так было.
А чего обижаться-то? Все не так и было…
Оглушенный новостью Легат даже не ответил Харону. Вылез на причал, вошел в ворота, закрыл их, ключ в замке повернул. Подтянул к себе сумку, сел на нее. Долго сидел. Время не отметил, но – навскидку – минут сорок точно. Смотрел на орла, нарисованного Гумбольдтом. Не нравился ему этот слабый, смятый ветром орел.
Встал, достал из сумки комбез, натянул на себя.
Сам себе сообщил:
